Africa Tur → Справочные материалы → ЭКСПАНСИЯ ПОРТУГАЛИИ В АФРИКЕ И БОРЬБА АФРИКАНСКИХ НАРОДОВ ЗА НЕЗАВИСИМОСТЬ (XVI – XVIII вв.) → ОСОБЕННОСТИ «ТУЗЕМНОЙ» ПОЛИТИКИ ПОРТУГАЛИИ

ОСОБЕННОСТИ «ТУЗЕМНОЙ» ПОЛИТИКИ ПОРТУГАЛИИ

Изучение и сопоставление рассыпанных в источниках сведений, относящихся к вопросу о взаимоотношениях португальских колонизаторов с местным населением завоеванных ими территорий, приводит к выводу о том, что именно португальцы были первыми колонизаторами нового времени, разработавшими с учетом опыта древнеримских колонизаторов и применившими в своей колониальной практике доктрину косвенного управления, которую у них спустя несколько веков заимствовала Англия.

Говоря об этом, известный португальский историк Кристован Пинту писал: «Португалия — первая европейская нация, которая мечтала управлять колониями с помощью туземных политических организмов. Этот курс Аффонсу-де Албукерки 300 лет спустя приняла Англия» [цит. по: 349, с. 97, прим. 1].

Панегиристы португальского колониализма пытаются обосновать тезис о том, что португальцы стремились жить в дружбе с «туземными» вождями и что «намерения португальцев всегда состояли в том, чтобы сохранить нетронутыми местные политические организмы» [там же, с. 55]. Американский историк Д. Эбшайр уверяет, что король Мануэл мечтал о «сотрудничестве и равенстве» с африканскими правителями и что его мечте не суждено было осуществиться только из-за «предрассудков некоторых людей на местах» [368, с. 94].

В изданном в Португалии при Салазаре учебнике для университетов можно найти утверждение о том, что «такие города, как Луанда и Бенгела, центры, привлекавшие народы хинтерланда, с самого начала сделали возможными гуманные отношения между белыми и черными, беспрецедентные в африканской истории» [209, с. 53]. Эти утверждения находятся в полном противоречии с исторической действительностью.

Абсолютно несостоятелен тезис о том, что португальские правящие круги стремились к дружбе с местными вождями. Они стремились только к тому, что их больше всего интересовало в заморских странах, — к золоту, слоновой кости, рабам и т. п., которые сулили им баснословные прибыли, роскошь, богатство и беззаботную жизнь.

Переход к системе косвенного управления был для Португалии, безусловно, вынужденным, а не добровольным шагом. Португальские правящие круги были вынуждены перейти к системе косвенного управления (т. е. к сотрудничеству с племенными вождями и включению их в колониальный административный аппарат) в силу двух главных обстоятельств.

Во-первых, Португалия не располагала достаточными людскими ресурсами, чтобы только своими силами оккупировать и сохранять эффективный контроль над обширной колониальной империей. «Одной из самых тяжелых проблем для португальской политики в Анголе и Мозамбике всегда была хроническая неспособность создать достаточно большое белое население для продолжительной европеизации и развития этих двух районов. Только в нынешнем веке — и особенно в последние 20 лет — число белого населения в африканских колониях заметно увеличилось», — писал Дж. Даффи [281, с. 79].

Во-вторых, вследствие упорного сопротивления, которое оказывали африканцы, особенно там, где существовали развитые общественные организмы, колонизаторы не всегда могли подчинить их своей власти силой оружия. В этих случаях на смену шпагам и мушкетам приходили льстивые речи и улыбки: тем вождям, которых португальцы не могли подчинить себе силой, они предлагали свою «дружбу» и «покровительство» и подписывали с ними договоры о дружбе и мире.

Анализ документов и хроник того времени приводит к выводу о том, что в ряде случаев договоры с вождями подписывались центральным правительством или делегированными для этого португальскими колонистами лишь после того, как терпели неудачу попытки подчинить этих вождей военными, религиозно-идеологическими, экономическими и другими средствами, или же после того, как осознавалась бесперспективность таких попыток. Так называемые договорные отношения с африканцами, в которые вступала Португалия и на которые так любят ссылаться буржуазные историографы для обоснования чистоты ее намерений, на самом деле были вынужденной политикой Португалии, имевшей чисто тактическое назначение.

На ранней фазе колонизации Португалия не имела ни ресурсов, ни опыта, чтобы завоевать те африканские государства, которые были достаточно сильными в военном отношении, чтобы сопротивляться европейской агрессии. Примеры этого мы видели, рассматривая историю взаимоотношений Португалии и Мономотапы. Убедившись в могуществе, прочности и значительной «сопротивляемости» этого африканского государства, португальский королевский двор отказался от попыток подчинить его военным путем, взяв курс на введение системы косвенного управления, т. е. на сохранение как урезанного суверенитета, так и самого правителя страны каранга, но в качестве вассала португальской короны. Последнее стало максимумом желаний Лиссабона, ибо это был тот макимум максиморум, которого он мог добиться.

В этой связи заслуживает внимания имеющееся в коллекции документов Тила письмо короля вице-королю от 31 апреля 1631 г., в котором он писал: «Я приказал тщательнейшим и усерднейшим образом изучить копию контракта, который вы подписали с Нуно Алваришем Перейрой относительно завоевания Мономотапы… Неизвестно, каковы намерения Нуно Алвариша Перейры в этом деле, ибо они не определены в контракте, но там говорится о завоевании Мономотапы, каковое не кажется необходимым, поскольку и вы и Нуно Алвариш одновременно сообщаете мне, что я господин этого королевства, а упомянутый король — мой вассал» [137, т. IV, с. 215].

Нередко португальские колонизаторы вынуждены были идти на заключение договоров с рядом наиболее сильных и хорошо организованных политических образований. При этом договорные отношения, в которые вступала с ними Португалия, бывали весьма разнообразны и включали в себя целый спектр различных взаимосвязей, начиная от отношений «партнерства» и «равенства» и кончая отношениями вассальной зависимости, низводящей африканского суверена до положения простого исполнителя воли колониальной администрации, обязанного платить королю Португалии большую дань.

Последнее чаще всего бывало следствием военного поражения, нанесенного португальцами африканскому суверену, и юридически оформлялось в виде вассальной клятвы последнего королю Португалии.

Как явствует из источников, относящихся к португальским завоеваниям в бассейне Конго, такие клятвы приносились там следующим образом. Побежденный, распростершись на земле у ног победителя, должен был сказать громким голосом: «Я был врагом Муэна Пута (на языке киконго и кимбунду — король Португалии), был побежден им и теперь обещаю никогда больше не причинять ему зла. Если я нарушу это обещание, пусть мое тело будет разорвано львами и пантерами» [267, с. 253].

Соба, давшие клятву вассальной верности или подписавшие формальные соглашения, были обязаны, по крайней мере теоретически, помогать португальцам в их военных кампаниях, в получении товаров и рабов. Кроме того, африканские «вассалы» должны были платить королю Португалии дань в виде золота, слоновой кости, рабов, предоставления носильщиков, а позже — в денежной форме. Размеры этой дани бывали различными — от очень значительных до чисто номинальных.

Другой важной обязанностью вассальных вождей было предоставление португальцам вспомогательных войск ( «герра прета», т. е. «черная война»). Вначале «герра прета» не оплачивались португальцами, а довольствовались лишь захваченной добычей, но к XVII в. они представляли собой уже организованные по образцу португальской армии наемные и хорошо оплачиваемые войска. Первым командующим ангольской «герра прета» был африканец Антониу Диаш Музунго [418, с. 36—37]. Условия договоров зависели в значительной степени от военной силы африканских контрагентов португальских колонизаторов.

Для отношений Португалии с африканскими политическими структурами можно вывести следующую формулу, которая имела характер универсального правила, действовавшего с неотвратимостью и последовательностью закона: обременительность договоров для африканских политических структур стояла в обратно пропорциональной зависимости к их военному могуществу и способности к сопротивлению захватчикам. Чем выше была эта способность, тем мягче были для них условия договора. Бывали случаи, когда, учитывая высокую «сопротивляемость» контрагента, португальцы, стремясь сделать его своим союзником, вынуждены были брать на себя сравнительно тяжелые и даже явно невыгодные обязательства. Однако в большинстве случаев эти договоры устанавливали ту или иную степень зависимости африканских обществ от Португалии, которая почти всегда была «выигравшей стороной».

В каждом договоре нашло свое отражение соотношение военных сил португальцев и их африканских контрагентов. Как правило, эти договоры фиксировали в юридической форме военное превосходство Португалии, что выражалось в признании африканскими правителями своей вассальной зависимости от португальского короля, признаваемого верховным сюзереном, с обязательством платить ему дань. По сути дела, установление такого рода отношений означало не что иное, как учреждение той или иной формы португальского косвенного управления территориями и превращение их в такие политически зависимые территориальные единицы, которые позже получили название протекторатов.

Краеугольным камнем доктрины косвенного управления был принцип искусственной консервации родо-племенных институтов и традиций. Стремясь расширить социальную опору и тем самым укрепить свою власть, португальские колонизаторы не только сохранили институты вождей племен и родовых старейшин, но и включили их в аппарат колониальной администрации, чтобы, опираясь на них, проводить через них свое политическое и идеологическое влияние. С этой целью португальское правительство постоянно заботилось о том, чтобы лояльные по отношению к нему вожди сохранили свои привилегии и часть своих прежних функций, а также имели право оставлять в свою пользу часть взимаемых ими с населения податей.

Генерал-губернатор Анголы Пайва Коусейру в опубликованной в начале XX в. книге «Ангола. Два года правления» писал, что в глубинных районах португальцы осуществляли свою власть через соба, причем никогда не вмешивались в их функции, за исключением совещательного арбитража в вопросах, касавшихся суда и налогов.

Выработанная португальцами в ходе колониальной практики система, при которой вожди и правители оказались вассалами короны и в то же время промежуточным звеном между колониальной администрацией и местным населением, окончательно лишила этих вождей инициативы и сделала их целиком зависимыми от европейских администраторов. В то же время она оказалась весьма удобной для Португалии, так как позволяла значительно уменьшить расходы и без того обычно пустой королевской казны на содержание административного аппарата, а также использовать освященный традицией авторитет племенных вождей как инструмент политического и идеологического влияния на массы африканского населения.

Таким образом, португальские колонизаторы создали такую модель колониального общества, при которой традиционные институты власти местного населения стали составными элементами навязанной ему извне военно-бюрократической диктатуры белого меньшинства. По словам реакционного португальского историка Тейшейры-де Мота, «туземные вожди и старейшины поселений были интегрированы в португальскую иерархию и сотрудничают с администрацией» [401а, т. II, с. 54].

Однако следует подчеркнуть, что, как видно из содержащихся в источниках многочисленных свидетельств, племенные вожди включались в колониальную административную систему лишь в качестве ее низшего звена. Их функции были ограниченны, они не могли влиять на направление и характер португальской политики, последней инстанцией, принимавшей окончательные решения по всем сколько-нибудь важным вопросам, всегда были португальские власти.

Феодально-сеньориальный принцип, лежавший в основе отношений между Португалией и крупными африканскими государствами на самой начальной стадии их контактов, как нам кажется, нашел свое отражение в геральдике и титулах португальского монарха.

Еще в 1489 г. король Жуан II добавил к своим титулам титул «сеньор Гвинеи». После путешествий Васко да Гамы и Кабрала в Индию король Мануэл, принимая во внимание, по словам Барруша, «универсальное правило земли», что «вся честь, которую приобретают люди, если они подданные, а не суверены, заключается в их имени, а у королей — в их титуле», решил в 1501 г. добавить к титулу «сеньор Гвинеи» титул «сеньор мореходства, завоевания и торговли Эфиопии, Аравии, Персии и Ин-дии» [43, дек. I, кн. 6, гл. 1, с. 227]. Папа Александр VI утвердил эти титулы в 1502 г.

«Он взял этот титул не без основания и не случайно, — говорит Барруш, — а очень умело, справедливо и благоразумно, ибо с возвращением Васко да Гамы и особенно Педру Алвариша Кабрала он с их помощью действительно овладел всем, что они открыли, и это было одобрено и даровано ему папами» [там же].

Барруш много и подробно говорит о смысле и юридическом значении этих титулов. Он объясняет, что если Жуан II квалифицировался как сеньор Гвинеи, а не король Гвинеи, то это означало, что он не имел юридической власти над народом этой страны. Он приобрел лишь право владения (senhorio) над страной [там же, с. 227—228]; По мнению крупного знатока португальских хроник XVI в. Рэндлеса, «эти объяснения Барруша, видимо, указывают, что дон Жуан II считался скорее номинальным собственником территории, чем правителем над ее жителями. Значение senhorio должно было быть аналогично современному значению протектората» [373, с. 169].

Что касается титулов дона Мануэла, подчеркивавших, что он является сеньором мореходства, завоевания и торговли Эфиопии, Аравии, Персии и Индии, то они должны были означать, что он считает себя имеющим право на эти три монополии. Барруш писал по этому поводу: «И так как он в этом открытии, которое послал сделать дона Васко да Гаму и Педру Алвареса (Педралвареса) Кабрала, открыл три вещи, которые ни один король и ни один принц по всей Европе никогда не пытался открыть, то он захотел принять титул, включавший эти вещи, самые важные на всем Востоке» [там же, с. 228—229].

В отличие от испанцев, португальцев в XVI в. мало интересовали проблемы юридического порядка, поставленные открытием новых земель и народов. В то время как в Испании положение индейцев в Америке стало предметом яростных дебатов теологов, философов и юристов и потребовалось вмешательство папы Павла III в 1537 г., чтобы индейцы были официально признаны не зверями, а людьми, португальцы вовсе не заботились о том, чтобы найти какие-то юридические аргументы для обоснования своей колониальной политики [373, с. 170—173].

Однако с самого начала после вступления Португалии в договорные отношения с африканскими обществами в ее политике явно прослеживается тенденция, направленная на изменение юридического статуса зависимых территорий, с тем чтобы превратить протектораты в колонии. В соответствии с этим после установления системы косвенного управления Португалия стремилась модифицировать ее, заменив ее в конечном счете системой прямого управления, которая лишила бы какой-либо автономии африканские политические институты, превратив их просто в органы исполнительной власти колониальной администрации.

Изучение взаимоотношений Португалии с африканскими государствами выявляет явно выраженную тенденцию к постепенной модификации этих отношений. Даже там, где на первых порах договорные отношения имели видимость равноправных партнерских отношений (как это было вначале с Конго, Ндонго, Мономотапой), португальские колонизаторы, не оставляя своих претензий на монопольную власть, постепенно трансформировали эти отношения, сведя их к системе протектората с характерным для него принципом косвенного управления, а затем установили монопольное прямое политическое господство, превратив эти территории в колонии в современном смысле этого слова.

Таким образом, отношения Португалии с ранними африканскими государствами претерпели значительную эволюцию, характернейшей чертой которой является постепенная трансформация отношений равенства и партнерства в отношения господства и подчинения. Эту тенденцию отмечает Э. Мондлане, который пишет: «Там, где традиционная политическая власть была сильна, а военная машина была в состоянии оказать серьезное сопротивление европейскому завоеванию, португальцы действовали более осмотрительно и проявляли большую осторожность. Для начала они завязывали контакты с сильными африканскими государствами, устанавливая дипломатические отношения и направляя португальских „послов“ ко дворам крупнейших африканских правителей. Затем, после того, как португальцы в достаточной мере разведывали внутренние сильные и слабые стороны правительства, они вторгались в страну, используя в качестве предлога обычные измышления о «провокациях» или «защите белых поселенцев и миссионеров“» [343, с. 27].

Мы полагаем, что в «туземной» политике Португалии в Африке в XVI—XVIII вв. можно наметить три главные фазы:

XVI — середина XVII в. В этот период португальская «туземная» политика вынуждена быть политикой признания суверенной власти правителей крупных африканских государственных образований и установления с ними дипломатических отношений вследствие высокой степени их «сопротивляемости» европейской экспансии;
середина XVII — конец XVIII в. На этом этапе португальская «туземная» политика становится политикой признания лишь ограниченного суверенитета африканских правителей в качестве политически и экономически зависимых вассалов пор-тугальской короны. Иначе говоря, на этой фазе африканские общественные организмы теряют статус суверенных государств и переходят на положение протекторатов;
конец XVIII в. — 1974 г. На этой фазе португальская «туземная» политика становится политикой безраздельного и ничем не ограниченного политического контроля. Африканские государства теряют даже формальную независимость, а правящая элита включается в колониальную административную систему в качестве низших чиновников. Коренное население в этот период живет в условиях колониального режима, подвергаясь беспощадной эксплуатации, принудительному труду, расовой дискриминации и ассимиляции.

Эту эволюцию можно изобразить в виде следующей схемы, отражающей ее главные этапы.

Следует заметить, что если вторую и третью стадии отношений (полуколониальные и колониальные) прошли все без исключения африканские политические структуры, то первая стадия была скорее исключением, чем правилом, и имела место лишь в отношении самых крупных и сильных с военной точки зрения африканских государств, и притом очень непродолжи-тельное время.

Разумеется, предложенная нами схема крайне условна и не дает полной картины межгосударственных связей между Португалией и ранними африканскими обществами. Естественно, тот или иной тип отношений никогда не существовал в чистом виде. В тот период, когда отношения Португалии и Конго строились по принципу «суверенное государство — суверенное государство» и когда в официальной переписке каждый из королей называл другого своим «братом» (XVI — начало XVII в.), в этих отношениях фактически уже было много элементов будущего полуколониального и колониального статуса Конго. Точно так же в период, когда Мономотапа оказалась на положении протектората Португалии и когда ее правитель признал свою вассальную зависимость от португальского сюзерена, в политике Португалии явно прослеживалась и реализовалась тенденция к установлению монопольной власти, введению системы прямого управления, ликвидации какой-либо автономии и государственности и превращению страны в обычную колонию.

Подписанным с вождями договорам колонизаторы не придавали большого значения, рассматривая их лишь как ловушку для подчинения не слишком покорных и строптивых, и в случае нужды легко нарушали условия и не выполняли обещании и обязательств, зафиксированных в этих договорах.

Мы полагаем, что именно с этим обстоятельством следует связать тот бросающийся в глаза при изучении истории португальской колонизации и действовавший почти с неотвратимостью закономерности исторический феномен, что, когда ка-кой-либо вождь подписывал договор о дружбе с португальцами и становился христианином, его преемник в девяноста случаях из ста бывал убежденным противником португальцев и возвращался к язычеству.

Следует сказать, что, как видно из документов, сами африканские правители куда более уважительно относились к подписанным ими договорам. В источниках можно найти много свидетельств, показывающих, как честно и неукоснительно выполняли африканцы условия договоров и как они противились стремлениям колонизаторов нарушить договорные обязательства. Хронист Б.-де Резенди (XVII в.) свидетельствует: «Земли, через которые мы привыкли проходить, очень надежны. Но когда мы пытаемся пройти через новые районы или сделать что-нибудь такое, чего нет в договорах, они сопротивляются этому насмерть» [137, т. II, с. 411].

Главная цель португальцев при подписании договоров с вождями состояла в том, чтобы навязать им вассальную зависимость от португальского короля и включить их в феодально-иерархическую систему на правах колониальных администраторов низшего звена.

Сохранился документ — королевская инструкция капитан-жералу Анголы (1666), в которой мы находим, в сущности, четко сформулированную колониальную доктрину и развернутую программу португальской колониальной тактики в отношении местных вождей. В этой, инструкции говорится: «Вы должны знать всех соба, находившихся у меня в повиновении… Вы должны знать причины, вызывающие их мятежи, и должны информировать об их намерениях, а также о намерениях короля Анголы и других королей… Тем соба, которые высланы и лишены земель, вы должны их восстанавливать, снова селить их там и сохранять институты местного суда. Вы должны, не жалея сил, работать с королем Анголы, чтобы сохранить и мир и его дружбу. Для того чтобы привести к повиновению мне всех соба, используйте мягкие средства — благосклонность и доброту. Если оии разрешат проповедовать в своих государствах нашу святую веру, не требуйте от них, чтобы они платили мне дань… делайте со своей стороны все необходимые и возможные уступки, для того чтобы они оставались в мире с вами и с моими вассалами, и таким путем вы им и поможете — даже если они этого не хотят — стать моими вассалами» (подчеркнуто мною. — А. X.) [349, с. 152—155].

Португальская колониальная доктрина предусматривала совершенно различный социально-правовой статус тех вождей, которые подписали договор о вассалитете и, следовательно, стали вассалами португальского короля, и так называемых незамиренных вождей, отказывавшихся признать себя вассалами Португалии. Первых сразу же можно было отличить от вторых даже по чисто внешним признакам и атрибутам. На ранней стадии колонизации при подписании договоров с вождями последние в знак своего вассалитета должны были наносить на тело особую татуировку [там же, стр. 198]. Кроме того, португальцы ввели обычай, согласно которому вожди, ставшие их вассалами и принявшие христианство (последнее, как правило, было обязательным условием для первого), должны были принимать имена знаменитых португальцев.

Принявших вассалитет вождей португальский королевский двор щедро одаривал, обхаживал и обласкивал, стремясь превратить их в послушные инструменты своей политики. Португальские короли имели обыкновение приглашать наиболее влиятельных африканских правителей и вождей или их детей в Португалию, где их обучали христианской доктрине, порту-гальскому языку и стремились перевоспитать в «европейском духе». Эта политика была начата, когда король Жуан II в те-чение трех лет принимал в Лиссабоне вождя племени жалофо [96, т. IV, гл. 3].

Таким образом, колониальная политика Португалии отличалась известной гибкостью. Преследуя всюду одну и ту же стратегическую цель — выкачать из колоний как можно больше богатств (вначале это были драгоценные металлы, затем — рабы), португальские колонизаторы меняли свою тактику в зависимости от места, времени и обстоятельств. Действуя то мечом и огнем, то крестом и кадилом, то кнутом, то пряником, используя то насильственные, то дипломатические методы, они установили свой контроль над многими африканскими племенами и народностями.

Практика заключения договоров с местными правителями и вождями и включение их в систему косвенного управления используются реакционными историографами в качестве аргумента при их попытках обосновать тезис о том, что португальская колониальная политика всегда была гуманной и дружественной в отношении колонизуемых народов.

Эти утверждения не находят подтверждения в исторической реальности. Эти сознательные и несознательные фальсификаторы истории, строя свои концепции, всегда упускают одно существенное обстоятельство, без которого любая из этих концепций оказывается построенной на песке, а именно, что само подписание договоров африканскими правителями было, как правило, не добровольным, а вынужденным актом, и что поэтому в большинстве случаев мы имеем здесь дело не со «свидетельствами дружбы», а с актами насилия.

Принуждая с помощью грубой силы вождей подписывать «договоры о дружбе», колонизаторы, пользуясь их неграмотностью, незнанием португальского языка и неосведомленностью в области европейской юриспруденции, нередко обманывали их, скрывая подлинное содержание документов.

Характернейшей чертой португальской колониальной практики был высокий коэффициент насилия, который увеличивался по мере роста, расширения и углубления колониальной экспансии. Этот коэффициент был тем выше, чем больше были возможности для безнаказанного функционирования военно-полицейского репрессивного аппарата, составлявшего ядро и главную рабочую часть огромной и сложной машины португальского колониализма.

Главным и доминирующим методом в обращении португальцев с коренным населением было насилие, основанное на применении военной силы. Португальская колониальная империя создавалась далеко не так мирно, как это пытаются изображать историографы, утверждающие, что главным методом создания империи было заключение добровольных и дружественных союзов с «туземными» правителями. Так, американский историк Р. Чилкоут, явно искажая историческую перспективу и стремясь задним числом реабилитировать португальских колонизаторов, пишет: «Черты колониальной политики четко определились в течение раннего периода экспансии и колонизации. Политическая цель состояла в том, чтобы контролировать Африку и другие районы, чтобы строить империю, основанную на дружественных союзах» [254, с. 14]. С этим тезисом нельзя согласиться. В действительности империя создавалась не мирными, а военными средствами: путем кровавых завоевательных войн, беспощадного подавления всякого сопротивления, карательных экспедиций, во время которых колонизаторы уничтожали африканское население, культуру и цивилизацию. Весьма характерно, что в течение нескольких веков наиболее употребительным официальным термином для обозначения португальских заморских владений было слово «конкистас», т. е. «завоевания». Применение этого термина в официальной документации того времени свидетельствует о том, что в ранние века колонизации португальцы признавали, что главный метод их политики на Востоке — прямой военный захват, подавление и насилие.

«Христианская конкиста, — пишет в этой связи Д. Уилер, — подразумевала существование языческого или неверного населения, причем характер португальского завоевания и администрации был чисто иберийским и средневековым» [418, с. 36]. Насилию отводилась первостепенная роль не только в колониальной практике, но и в колониальной теории португальских конкистадоров. Их идеологи пытались с помощью всякого рода теоретических и чаще всего теологических аргументов оправдать применение силы, ссылаясь при этом на «неполноценность» черной расы. Так, например, наш старый знакомый хронист Жуан-де Барруш в оправдание садистской политики португальцев приводил следующий аргумент: «Если души тех, кто не исповедует христианство, все равно прокляты, то какой смысл считаться с их телами?»

Миссионер Франсиску-де Гувейа, проживший несколько лет в государстве Ндонго, писал, что банту — это «дикари и варвары», которых нельзя обратить в христианство методами мирного убеждения. «Христианство в Анголе, — писал он, — должно быть введено силой, причем, как только банту будут обращены, они станут превосходными христианами» [235, с. 30]. Эту точку зрения разделял и хронист (XVII в.) Оливейра Кадорнега, проживший в Анголе более 40 лет, который доказывал, что «все эти языческие народы могут быть управляемы или подчинены не с помощью любви, а только с помощью грубой силы». Он утверждал, что банту можно держать в повиновении только драконовскими мерами. «С этими язычниками больше, чем с какой-либо другой нацией, действуй по принципу: „Да здравствует победитель!“ Будучи неграми, они ничего не боятся, кроме телесных наказаний и бича… Это единственный метод, которым держали их в повиновении прежние губернаторы и завоеватели, и только таким путем мы могли сохранить то, что завоевали силой оружия в этих королевствах». Описав массовую зверскую экзекуцию над многочисленными вождями, которые были заподозрены в заговоре против португальского правления в 1624 г., Кадорнега наставительно замечает, что «этот пример останется незабываемым для будущих поколений, запугав и терроризировав всех язычников этих королевств, ибо только с помощью силы и страха мы можем сохранять наше положение над этими непокорными язычниками» (подчеркнуто мною.— А. X.) [цит. по: 238, с. 26—27].

В этих словах одного из самых известных участников и мемуаристов португальской конкисты в Африке заключена та формула, которая и лежала в основе всей колониальной теории и практики Португалии. Эта магическая формула насилия стала альфой и омегой португальского колониализма, ибо она давала универсально исчерпывающий и мотивированный ответ на вопрос о том, какими средствами и почему португальские колониалисты могут сохранить свое господствующее «положение над этими непокорными язычниками».

Наш вывод о том, что тезис Кадорнеги был фактически выражением общепринятой официальной точки зрения, подтверждается и тем, что эту точку зрения мы находим в подавляющем большинстве документов и в официальной корреспонденции, шедшей из Луанды в течение более чем двух столетий.

Так, например, известный герой португальско-голландской войны в Бразилии (1645—1654) Фернандиш Виейра, который был губернатором Анголы в 1658—1661 гг., напоминал королю о старом и испытанном обычае — «никогда не позволять негру поднимать руку против белого, ибо сохранение этого королевства зависит от этого повиновения и страха» [там же, с. 27].

Подобные рекомендации находили полное понимание и поддержку королевского двора в Лиссабоне. Вся история португальского колониализма — это история беспримерных актов жестокости и насилия, неслыханных по своему изуверству расправ над непокорным населением. История завоевания Африки португальскими колонизаторами — это своего рода мартиролог африканских народностей и племен, имевших несчастье обитать в зоне португальской экспансии.

По словам современного историка, «примечательно, что эти позорные факты были зафиксированы самими португальцами наряду с примерами гуманности, вежливости и великодушия арабов, которые заботились об оставшихся в живых после кораблекрушений португальцах, но, когда правители арабских городов посылали на португальские суда подарки и гарантии мира, они получали в ответ бомбардировки и грабежи» [257, т. III, с. 224].

Вот как описывал «цивилизаторские» методы, практиковавшиеся португальцами в отношении жителей островов Керимба, живший там в конце XVI в. Ж. Сантуш: «В то время, когда я жил здесь, еще было несколько мавров, которые помнили первых португальцев, которые прошли вдоль этого побережья, и жестокость, с которой они обращались с туземцами, не хотевшими мира и дружбы с ними, и которых они наказывали столь сурово, что не щадили ничьей жизни, даже женщин и детей» [131, ч. I, кн. 3, гл. 5].

Один испанский идальго, побывавший в 1621 г. в Восточной Африке, тоже заметил, что горькая память о жестокости пионеров-конкистадоров еще сохранилась среди жителей и что были еще видны развалины мечетей и городов, которые они разрушили в своем религиозном фанатизме.

В источниках можно найти немало свидетельств изощренной жестокости и коварства португальских колонизаторов. Побывавший на о-ве Сан-Томе в конце XVII в. капитан Томас Филипс рассказывал, что «португальцы — столь искусные отравители, что… когда они режут кусок мяса, та сторона, которую они хотят дать врагу, будет отравлена ядом, в то время как другой его даже не почувствует, поскольку нож отравлен только с одной стороны» (140, т. VIII, с. 121].

В официальной корреспонденции и миссионерских отчетах то и дело встречаются многочисленные жалобы на акты жестокости и произвола, чинимые португальскими солдатами и торговцами на восточноафриканском побережье в отношении суахили. В этом вопросе Сантуш, Гаспар-де Сан-Бернардину, А. Бокарро и др. единодушны больше, чем в каком-либо другом. В частности, у них можно найти свидетельства о возмутительных актах жестокости португальских солдат на о-ве Пемба, где они терроризировали местных жителей, забирая из их кухонь приготовленную ими пищу, чтобы избавить себя от забот по приготовлению своей собственной, а также крали и конфисковывали все, что попадалось им под руку.

Жестокая и жадная португальская солдатня вела себя таким образом, что доведенные до отчаяния жители то и дело восставали, хотя полностью сознавали безнадежность этих попыток освободиться от гнета и произвола [242, с. 33].

В 1627 г. вице-король Индии П. Перейра жаловался королю на жадность и вымогательства португальцев в Момбасе. Он описывал их как «не признающих законов и неистовых людей, которые и не помышляли о справедливости и были виновны во многих нападениях и грабежах» [308, с. 41—42].

А вот как описывается в одной португальской хронике XVI в. поведение португальской солдатни и чиновников в Марокко, которое, впрочем, было скорее не исключением, а общим правилом и для других колоний: «Они [португальцы] вышли ночью, чтобы утром подойти к Азро… Войдя туда, они начали сражение, убили много жителей ударами копий и овладели городом со всеми, кто был в нем. Они захватили много мавров — юношей и девушек, солдат и всякого рода товаров, ковров, бурнусов… оружия и лошадей… Дон Франсиску-де Кастру разбогател настолько, что вскоре вернулся в Португалию, причем старики рассказывают, что он привез кожаный сундук, набитый золотыми монетами и золотым порошком, которые он приобрел в этих набегах, производимых им столь часто, что в радиусе 6 миль вокруг Агадира не осталось городов, деревень, поселков и населенных мест, на вершинах горы или под нею, которые бы он не захватил и не разграбил» [294а, с. 179].

Весьма точную и яркую характеристику сущности португальской политики в отношении завоеванных территорий дал один из высших колониальных сановников, вице-король Жуан-де Кастру, который заявил (1548 г.): «Португальцы прибыли в Индию с саблей в одной руке и с крестом в другой. Но когда они находят золото, они отбрасывают крест в сторс'ну и набивают свои карманы» [358, с. 72].

Еще более определенно высказался другой крупный колониальный чиновник, М. Северим-де Фариа, который писал в 1625 г.: «С начала завоевания и до настоящего времени в Анголе не было ничего, кроме сражений. Очень мало было сделано для обращения в христианство жителей этой великой провинции, большинство которых пребывают в том же состоянии, в каком были, когда мы пришли сюда. Они больше потерпели от нашего оружия, чем просветились от нашей религии» [238, с. 25]. Право, лучше этого, пожалуй, не скажешь!

Буржуазные историки, взявшие на себя малопочетную задачу задним числом реабилитировать преступления португальского колониализма перед человечеством, дают искаженную картину целей, характера и методов португальской колонизации. Так, Р. Чилкоут пишет, что «подвиги Алмейды и Албукерки претворили в жизнь португальскую мечту о завоевании и имперской экспансии. В течение немногим более чем века Португалия стала мировой державой, господство которой простиралось от Бразилии… до Индии, Цейлона и Малакки» [254, с. 6]. Укрепляя свое владычество над африканскими территориями, португальцы, по мнению Чилкоута, преследовали следующие цели: принести «христианские» идеалы «нецивилизованным» массам, распространить влияние на неизвестные районы, завоевать «туземное» население путем так называемого замирения и поощрить белую эмиграцию из Португалии [там же]. Претендующий на научную объективность Чилкоут дает, однако, субъективную оценку целей португальской экспансии, не видя главной из этих целей—безудержного стремления конкистадоров к обогащению и наживе. Будучи далек от понимания законов общественного развития, он не в состоянии разобраться в сущности эпохи первоначального накопления, которая, по образному выражению К. Маркса, была «утренней зарей капиталистической эры производства».

Португальских колонизаторов, привыкших смотреть на свои колонии как источник легкого обогащения, прежде всего и больше всего интересовали золото, слоновая кость, пряности и рабы. Жажда обогащения толкала португальцев на самые дерзкие колониальные авантюры и самые гнусные преступления. Богатства, приобретенные в результате этих авантюр, послужили основой первоначального накопления капитала и дальнейшего развития капиталистического производства Запад-ной Европы и Америки.

Огромное здание португальской колониальной империи, которая простиралась на четырех континентах и не знала себе равной по масштабам во всей истории человечества, было воздвигнуто на костях, слезах, крови и страданиях миллионов людей.

Характерной чертой португальской колониальной политики всегда было целенаправленное использование племенной раздробленности и межплеменных противоречий, существовавших среди коренного населения.

Изучение источников приводит к выводу о том, что племенная раздробленность была одним из главных факторов, объясняющих, почему африканское общество не смогло устоять перед натиском португальского колониализма. Колонизуя Африку, португальцы широко применяли тактику раскола племен и народностей и взаимного их натравливания. Именно эта тактика дала возможность Португалии держаться в Африке почти 500 лет.

Начало этой политики было положено еще Аффонсу-де Албукерки, этим «Наполеоном Индии», как помпезно именуют его португальские историографы [349, с. 46], который искусно использовал в своих целях вражду между саморином Каликута, набобом Диу и султаном Малакки. Когда в 1510 г. Албукерки овладел Каликутом, в осаде города вместе с его армадой участвовал и флот, посланный правителем Кочина. В 1535 г. вице-король Индии Нунью да Кунья, подвергнув штурму Момбасу, вел вместе со своим войском 150 африканцев из Малинди под командованием вождей Сакоежа и Сиде Бубак. Когда в конце XVI в. правитель жалофо (Гвинея) отправил посла в Лиссабон, чтобы просить о помощи и защите против вторгавшихся на его территорию врагов, королевский двор тотчас же принял решение удовлетворить эту просьбу на том основании, что это было «в интересах королевской короны» [43].

Современник этих событий Алмада писал: «Родственник короля жалофо… прибыл в наше королевство, чтобы объявить о своем повиновении нашему королю и просить построить в его королевстве крепость и факторию, чтобы воспользоваться нашей помощью против тех, кто узурпировал королевство его предков» [251а, с. 122]. Правитель жалофо был крещен в Португалии в 1488 г. О нем упоминают в своих хрониках Ж.-де Барруш, Руи-де Пина и Гарсия-де Резенди.

Португальские колонизаторы придавали исключительно большое значение задаче раскола и разобщения сил африканцев, отлично сознавая, что только такая тактика может позволить им со сравнительно маленькими силами подавлять сопротивление многочисленных, но разобщенных и враждующих между собой местных племен. Португальский хронист Б.-де Резенди писал в своей книге «О Государстве Индии» (1635): «Сила туземцев гораздо больше, чем сила нескольких португальцев, которые находятся в этой стране (речь идет о районе Замбези.— А. X.), но условия теперь очень отличаются от тех, что были в прежние времена, ибо мы сражаемся против них вместе с теми кафрами, с которыми они прежде сражались против нас. Примечательно, что среди этих наших рабов или вассалов, которые сражаются за нас, никогда не было измены и они сражаются против таких же кафров, как они сами, со всей энергией и преданностью» [137, т. II, с. 418].

Изучение источников показывает, что португальцы придавали также большое значение различным методам психологической обработки коренного населения, внушая ему мысль о всемогуществе португальцев и воспитывая его в духе послушания и покорности. Главная роль в осуществлении этой задачи отводилась католической церкви в лице миссионеров, разработавших и претворивших в жизнь целую систему идеологического гипноза и духовного порабощения, с помощью которой церковники пытались установить безраздельную монополию над телами и душами своей паствы.

Любопытно, что с целью, оградить свои владения от притязаний колониальных соперников португальцы использовали все рычаги идеологического воздействия на африканцев для воспитания их в духе ненависти и вражды ко всем непортугальцам (в том числе и к европейцам непортугальского происхождения). Вот что писал об этом в конце XVIII в. португалец Баптиста-де Монтаури, много лет проживший в Восточной Африке: «Вообще все кафры Сена, как рабы поселенцев, так и вассалы-данники Государства Индии, покорны и дружественны к португальцам, которых они называют музунгуш. Они не любят всех, кто не португалец, называя всех иностранцев мафутуш. Эта неприязнь происходит от суеверного страха, который внушили им португальцы, говоря им, что все мафутуш едят негров, и другие абсурдные вещи, которым они безоговорочно верят, и это одна из главных причин, почему они столь дружественны к нам, ибо они говорят, что только музунгуш — хорошие, а все другие плохие. Можно надеяться, что это убеждение останется в умах этих кафров, так что таким путем мы всегда будем иметь возможность господствовать над ними и жить безмятежно» [цит. по: 238, с. 48].