Africa Tur → Справочные материалы → СТРАНИЦЫ ИСТОРИИ ВЕЛИКОЙ САВАННЫ → ГОСУДАРСТВЕННЫЙ СТРОЙ КУБА, ЛУБА И ЛУНДА

ГОСУДАРСТВЕННЫЙ СТРОЙ КУБА, ЛУБА И ЛУНДА

На землях Куба, Луба и Лунда за многие века исторического развития населяющих их народов сложился весьма своеобразный управленческий аппарат, полностью оторванный от народа. Здесь возникла государственная власть — особый аппарат «для систематического применения насилия и подчинения людей насилию» [9, с. 68]. По сравнению с баконго у народностей глубинных районов бассейна Конго проявились несколько специфические черты государственного строя.

Прежде всего надо иметь в виду (и это делает данные о бакуба, балуба и балунда особенно интересными для решения не только конкретных, но и некоторых общетеоретических вопросов классо-образования и складывания государственности), что вплоть до второй половины XIX в. бакуба и балуба, по-видимому, не имели никаких, а балунда — прямых контактов с более развитыми цивилизациями и процессы складывания государства у них были аутогеничными. Эти процессы протекали чрезвычайно медленно, и незрелость и противоречивость общественных отношений отражались на формировании системы управления.

Различные «составляющие» этого не оформившегося окончательно аппарата насилия неодинаково изучены. Верховная власть, двор правителя особенно привлекали внимание наблюдателей и исследователей и описаны до-статочно скрупулезно. Меньше данных мы имеем относительно суда и армии, наконец, совсем немного известно о тайных союзах как об одном из элементов государственной власти.

Еще одна весьма существенная черта классо- и государство-образования у бакуба, балуба и балунда — их консервативность, необычайно замедленное развитие. В частности, основные институты государственной власти складывались в течение нескольких столетий и сохраняются нередко даже и в наши дни в резиденции наследственных правителей [88, с. 778—790].

Наконец, чрезвычайно важно то обстоятельство, что эти три политических объединения дают интересный пример последовательного развития черт, общих для многих государств не только данного региона, но и всего континента.

Административное устройство государств Куба, Луба и Лунда. Уже при рассмотрении административного устройства этих государств весьма заметна разная степень их развития. Наиболее стабильным было государство Куба. Его границы сложились еще в XVII в. и почти без изменений сохранялись на протяжении всего существования этого государства как самостоятельного политического объединения.

Государство Куба сохранило свою территориальную целостность даже в годы бельгийской колонизации Конго. В 50-х годах нашего века административное деление оставалось таким же, как и десятки и сотни лет назад. Вся территория государства делилась на 4 крупные провинции. Отдельную административную единицу представляла центральная область, населенная бушонго, которые составляли этническое ядро государства. Хотя по территории это была небольшая провинция, она была самой сильной в политическом и военном отношении и играла ведущую роль в государстве. Здесь, в центре страны, находилась резиденция ньими, здесь же была сосредоточена армия.

Значительно менее стабильным было государство Луба. В разные периоды его истории менялось число провинций, входивших в его состав: нередко целые области фактически добивались независимости. В настоящее время нет возможности даже восстановить не только точные названия, но и число этих областей. Для одного из периодов можно считать, что их было 13. Такую цифру называет Ферхюльпен, когда говорит о числе представителей подвластных областей при дворе мулохве— главы государства Луба [257, с. 187]. К концу XIX в., когда государство Луба как единое целое практически перестало существовать, эти старые провинции сохранились как самостоятельные владения, платящие дань завоевавшему страну Мсири. Европейские путешественники, первыми посетившие Катангу во второй половине XIX в., встретили множество отдельных «княжеств», правители которых не признавали власти Касонго Ньембо, последнего мулохве балуба.

Наконец, еще более эфемерным было государство Лунда. Власть верховного правителя балунда, муата ямво, особенно в последние десятилетия существования Лунда, была лишь чисто номинальной. Хотя юридически Шинде, Казембе, Канонгеша и Казембе-Мутанда (княжества, на которые делилось государство Лунда) подчинялись центральной власти, на деле они являлись фактически независимыми.

Степень их самостоятельности зависела от военной силы, которой они располагали. Самым могущественным владетелем был Казембе. Еще Ласерда писал о нем: «У него большое число хорошо дисциплинированных отрядов, начальники которых каждый вечер сообщают ему новости и получают от него пароли, которыми они пользуются так же, как цивилизованные нации. Имеются различные отряды, патрули и дозоры, которые охраняют покой и пресекают беспорядки» [105, с. 42— 43]. То же свидетельствует Баптиста: «Казембе всемогущ в своей столице и управляет большим количеством людей. Его приказы тверды, и он внушает страх даже крупным вождям, которые имеют собственные земли; они боролись с ним, но теперь находятся в его власти» [256, с. 100].

В 1867 г. Д. Ливингстон отмечал четкую организацию сбора информации [38, с. 185] и хорошие дороги в районах, контролируемых этим правителем [38, с. 186].

Другие правители, которые располагали малочисленными или небоеспособными отрядами, сохраняли лишь чисто номинальную власть. Они, как, например, шинде или канонгеша, скорее царствовали, нежели управляли. Сохраняя функцию ритуального вождя, они практически передавали политическую власть наместникам из центра.

Несмотря на значительное богатство и некоторую самостоятельность, каждый новый правитель должен был получать знаки власти именно от муата ямво. Однако с начала XIX в. казембе уже сами устанавливали порядок преемственности. По свидетельству Баптисты, «несколько лет назад (написано в 1806—1810 гг.— Авт.) Казембе должен был наносить визит муата ямво лично. Согласно приказам последнего, предыдущие правители Казембе должны были завоевывать земли, которыми правит современный „король“. Но они решили не покидать своих земель, боясь, что жители в их отсутствие могут возмутиться и убить родственников и друзей уехавшего правителя, в то время как он будет у муата ямво. Вот почему они сохранили общий обычай ездить в Мусумбу, но отправляются туда не сами, а посылают послов со своими «муламба“» [256, с. 8]. Вернее, однако, предположить, что не боязнь восстаний, а именно чувство независимости позволяло казембе так поступать. В период же ослабления казембе, к концу XIX в., правители вновь стали ездить к муато ямво лично. Так, Камерон не сумел встретиться с казембе, так как тот отправился засвидетельствовать уважение новому муата ямво [111, с. 132].

Во всех трех государствах провинции или области, в свою очередь, делились на округа, объединявшие по нескольку деревень. Как правило, во главе округов оста — вались старые вожди завоеванных народов, однако их действия контролировались присланными из центральной резиденции наместниками. Лишь в исключительных случаях особенно явного неповиновения местные правители заменялись балуба или бушонго. Во владениях балунда равновесие сохранялось чаще благодаря матримониальным связям завоевателей и побежденных.

Основной тип поселений в этом районе, как и повсюду в Африке,— деревни. По всем землям бакуба были разбросаны небольшие (по 150—175 жителей) деревни с уличной планировкой. Располагались они на вершинах холмов — необходимая предосторожность у народов, не знавших укреплений. В центре каждой деревни оставляли свободную площадку с навесом посреди нее. Эта площадь — средоточие общественной жизни любой африканской деревни. Жилище бакуба — одно- или двухкамерная постройка с двускатной крышей из пальмовых листьев, скрепленных пальмовыми волокнами. Чем более высокое положение занимал хозяин дома, тем ярче и разнообразнее были орнаменты на стенах и тем больше сам дом.

Такие же небольшие поселения были характерны и для балуба и балунда — лишь изредка численность их жителей достигала 600—700 человек. Однако для этих народов основной тип жилища — круглая в плане, крытая пальмовыми листьями или травой хижина.

Ни у одного из этих народов не существовало постоянной «столицы»: каждый новый правитель сооружал свою резиденцию. Внешне последняя лишь размерами отличалась от обычной деревни. Однако качественно эти резиденции, особенно «мушенге» у бакуба, представляли собой нечто иное.

Прежде чем говорить подробнее о столице бакуба, скажем несколько слов о типах поселений в Африке. Долго бытовало мнение, что на континенте в древности и в средневековье не существовало городских цивилизаций. Сейчас мы уже много знаем о древних Мероэ и Алве в долине Судана, Аксуме в Эфиопии, Гао и Тимбукту в Мали, Кано и других городах хауса в Нигерии, Момбасе и иных городах суахили на побережье современных Кении и Танзании… Перечисление всех городских поселений Африки заняло бы много места. Арабские авторы VIII—XIV вв. в своих работах упоминают 95 африканских городов [14, 15]. Разной была их судьба. Одни давно погибли, как Аудагост или Геди; другие сохранились, но потеряли свое былое значение, как Тимбукту и Дженне; третьи превратились в большие современные города, как Могадишо и Момбаса. Но даже признавая существование городских центров в Западном Судане, Северо-Восточной Африке или на побережье Индийского океана, исследователи считают обычно, что в центральных районах континента городов никогда не было, да и быть не могло.

Но что же такое город докапиталистической формации? Чем отличался от деревни город африканского да и европейского средневековья? Размерами? Но нередки были деревни, по величине и населенности превосходившие небольшие города и городки. Стенами и укреплениями? Но в смутные периоды истории как деревни, так и отдельные замки и хутора укреплялись не хуже городов. Отрывом их жителей от земледелия? Но даже в больших городах феодальных обществ внутри городской черты были огороды и поля, а жители небольших, даже современных городов не чуждаются земледелия.

Видимо, все это лишь внешние черты, которые не могут определить отличия этих двух типов поселений. Но где же тогда четкая граница между поселением городским и деревенским? Она прежде всего в совершенно разных их социальных функциях. Город отличается от деревни не размером, не наличием или отсутствием укрепленных стен, а прежде всего тем, что он — торговый, ремесленный и административный центр. В разных районах мира в докапиталистических городах либо преобладала одна из этих трех функций, либо были разные типы их сочетаний.

Мушенге на первый взгляд была похожа на другие поселения бакуба. Однако это было лишь внешнее сходство. Состав жителей, их занятия, образ жизни показывают, что по своей сути это поселение далеко ушло от обычной деревни.

Резиденция ньими — прежде всего административно-управленческий центр, средоточие власти — политической, судебной, фискальной. Население столицы государства Куба составляли обладатели высших административных должностей, многочисленные придворные ньими, челядь, ремесленники, обслуживавшие двор, рабская гвардия, несущая службу охраны.

В мушенге, представлявшей собой в плане квадрат со стороной 3 км, жило около 4 тысяч человек [174, с. 103; 248, с. 85]. Большую часть площади занимал дворец самого ньими, жилища его жен, ближайших сановников, челяди и личной гвардии. Вся эта территория была обнесена единым забором и тщательно охранялась [231, с. 154—156].

Все население столицы было свободно от уплаты дани [232, с. 198]. Для обеспечения продовольствием ньими и его ближайшего окружения работали жители особых сервильных поселений на дворцовых землях. Остальное население мушенге закупало продукты на единственном в стране рынке, работавшем ежедневно. Так административный центр становился постепенно и торговым. По существу, резиденция ньими государства Куба была поселением, экономически и политически отличающимся от окружающих его деревень, зародышем города, одним из первых в этом районе Африки.

Резиденция муата ямво известна под названием «Мусумба». Однако это не наименование столицы, а лишь термин, обозначавший местопребывание верховного правителя,— «большой лагерь». Как и в других государственных объединениях этого региона, это было временное поселение: каждый новый муата ямво строил себе новую резиденцию. Погге отмечал, что эти поселения располагались обычно в одном районе, неподалеку друг от друга. Так, Кабебе, резиденция муата ямво в середине прошлого столетия, лежала в полутора милях (около 3 км) от Лумбатта, резиденции предшественника современного Погге правителя, а Квиземеме, где был сам Погге,— двумя милями (около 4 км) севернее Лумбатта [207, с. 28].

Столица представляла собой большое поселение, где жило 8—10 тысяч человек. Это были в основном придворные, ремесленники, челядь. Одна только свита муата ямво насчитывала до 2—3 тысяч человек. Столица была окружена земляными укреплениями и сухими рвами общей протяженностью более 30 км. Столичные жители не занимались физическим трудом. Столица была значительно удалена от сельскохозяйственных поселений, жителям которых, для того чтобы доставить продукты в Мусумбу, нужно было затратить не менее дня на дорогу. Некоторые современные исследователи прямо классифицируют Мусумбу как город [181, с. 857]. В прошлом столетии несколько европейских путешественников сумели побывать в Мусумбе. Они были пора — жены чистотой, простором, прямыми улицами, открытыми площадями. По сравнению со столицей муата ямво португальская Луанда описывалась такими наблюдателями, как Погге и Карвалью, как маленькое и довольно захолустное поселение.

Верховный правитель и характер его власти. Центральная государственная власть была здесь призвана сохранять господство завоевателей над покоренными народами, поддерживать привилегированное положение знати, державшееся на эксплуатации как своих крестьян-общинников, так и соседей, земли которых прямо или косвенно входили в состав этих государств. После того как были установлены постоянные торговые отношения с португальскими владениями как на Атлантическом побережье, так и в Мозамбике, широко разветвленный административный аппарат призван был удерживать в повиновении рабов.

Рассмотрим последовательно его составляющие: власть верховного правителя, совета знати, суд, армию.

Власть в государствах этого региона принадлежала верховному правителю: ньими у бакуба, мулохве у ба-луба, муата ямво у балунда. В европейской литературе их нередко называют «король» или даже «император». Употребление этого термина применительно к ним, по нашему мнению, не оправданно. Это искусственное перенесение терминологии позднего европейского средневековья на своеобразную африканскую действительность. Правитель в государствах бассейна Конго — отнюдь не монарх европейских держав. Применению этих терминов способствовало то обстоятельство, что на первый взгляд власть главы государства представлялась европейскому наблюдателю абсолютной и неограниченной.

В государстве Луба мулохве (а когда государство как единое целое перестало существовать, глава каждого независимого «княжества») выступал как единственное лицо, обладавшее верховными правами. Прекрасной иллюстрацией этого положения служит описание В. Камероном «княжества» Уруа. Его правитель Касон-го, последний из «императоров» балуба, вел себя в своих владениях, уже небольших по территории, как хозяин всего сущего, как неограниченный деспот [111, с. 70, 108].

Таким же неограниченным правителем был как будто и ньими. Он был волен распоряжаться всем в своих владениях, и без его ведома ничто не могло произойти в государстве Куба. Он считался хозяином жизни и смерти своих подданных [152, с. 383; 266, с. 245].

Казалось бы, что в пользу этого утверждения абсо-лютности власти говорит и свидетельство Д. Ливингстона: «Люди в стране Матиамво покорно сносят всякий несправедливый поступок своих вождей, и ни один голос не может подняться против их жестокостей, потому что подданные Матиамво боятся бежать куда-нибудь» [38, с. 212].

Идеологическим обоснованием и прочной основой власти верховного правителя служила вера (как и у многих других народов на определенном уровне развития общества) в особый, священный ее характер, в сакральную сущность правителя. А религия бакуба, балуба и балунда представляла собой веру в существование множества духов1. Сонм их был весьма многочислен. Среди них выделялся создатель мира «реза» [105, с. 404], богиня земли, бог дождя, «замби» — дух добра и т. п. Они рассматривались как высшие духи, стоявшие над другими. Позднейшие миссионеры-европейцы пытались обнаружить среди них верховное божество. В частности, они объявляли создателя мира равным христианскому понятию бога-творца. Однако сами ба-лунда не рассматривали его как верховное божество, не имели ни культа, ни особого почитания. Отсутствие такого верховного божества, да и пантеона богов у ба-лунда вынудило одного из первых христианских миссионеров на земле балунда, патера Пинто, сказать: «Му-рунда, как другие народы страны, не имеют практически религии» [105, с. 404].

Другую категорию духов представляли духи сил природы: леса, саванны, стихий. Распространено было почитание фетишей, воплощавших сверхъестественную мо-гущественную силу: камней, деревьев, холмов. Однако чаще им посвящались особые изображения человека или животного — «идолы», как их называли европейцы про-шлого столетия. Эти «идолы» могли выглядеть по-разному. Чаще всего они были грубыми изображениями человеческого существа [38, с. 193].

В других случаях идол — просто изогнутая палка, смазанная снадобьями — символ человеческой головы или фигуры льва; «иногда,— пишет Д. Ливингстон,— вы видите просто небольшой горшок со снадобьями, поставленный под навесом в миниатюрной хижине с небольшой насыпью внутри этой хижины» [38, с. 205]. Подобные фигуры видел и П. Погге в столице муата ямво [206, с. 155].

Особое положение в сонме духов занимали духи умерших, а среди последних — духи предков — первых поселенцев и духи предков — правителей. По представ-лениям, бытовавшим почти у всех африканских народов, умершие не исчезали безвозвратно, а продолжали жить, но в ином, не материальном, а духовном воплощении. Они даже оставались в составе семьи и общины. Каждая из последних, как верили африканцы, состояла из двух разнородных частей — умерших и живых. При этом умершие члены общины считались более могущественными, чем живущие. Именно они были подлинными хозяевами земель, именно от них зависело благополучие живущих.

В разных районах расселения балунда эти духи носили разные названия. В землях вокруг Мусумбы их называли «махамба», в восточных областях — «азимос». Махамба, по представлениям балунда, могли приносить человеку серьезный вред. Чтобы обеспечить свою безопасность, а тем более покровительство с их стороны, балунда приносили этим духам жертвы мясом, вином, зерном, маслом, устраивали в их честь ритуальные танцы с участием масок [206, с. 241—243]. То же писал патер Пинто о верованиях балунда во владениях казем-бе: «Они особо почитают „азимос“ (муримос), или мертвых, с которыми они советуются во всех случаях войны, торговли и мира. Негры — служители в любой «мока-за“ (лагерь, где должны быть места захоронений.— Я. Я.), или месте, где похоронен король, имеют много привилегий., ,Азимос» требуют подношений пищей, такой, как, например, дуф, приготовленный из цветов маниоки, тушенных с кашей, которую в Бразилии называют «ангу“; квириса (похлебки из мяса, рыбы и трав.— Я. Я.) и помбе, пива из проса, которое уже было (мной) описано» [105, с. 404].

Такие духи нередко фигурируют и в сказках: они выступают там как некие сверхъестественные существа, иногда наподобие вампиров (таковы же, например, «ндоки» в сказках бангала).

Среди множества таких духов умерших, как уже указывалось, особое место занимали духи предков — перво-поселенцев. Именно они являлись, по представлениям балунда, подлинными хозяевами всех земель. Связь с живыми, своими потомками, они «поддерживали» через живых посредников — так называемых хозяев или владык земель.

В мире духов души умерших правителей, по представлениям этих народов, якобы занимали главное место. Они, в частности, помогали править живым, которые часто обращались к ним за советами. Могилы предков правителей были объектами особого поклонения. У каждой из них, как заметил еще Г амитту, был собственный хранитель — «мвине мачамо», который получал подарки, предназначавшиеся для жертв духу могилы, следил за ней [141, с. 120]. Такие хранители «королевских могил» занимали высокое положение среди придворных.

Да и живой правитель рассматривался не просто как по-томок «духа-предка», но как существо необычное, наделенное особой чудодейственной силой.

Здесь «вплоть до конца прошлого столетия, а в пережиточной форме и доныне, сохранялся культ „священного царя-жреца“, известный у многих народов мира в древности и у некоторых коренных народов Африки, Азии и Америки в средневековье и в новое время. Многие европейцы упоминали проявления этого своеобразного культа при описаниях мани Конго. Согласно им, «царь-жрец», верховный правитель, воплощавший на земле сверхъестественные силы, был тесно связан с силами природы и последние через него могли оказывать влияние на благоденствие его народа.

Известный этнограф прошлого столетия Д. Фрэзер писал: «На известном этапе истории первобытного общества существует часто верование, что ньими бакуба (дерево) царь или жрец является обладателем сверхъестественных способностей или воплощением божества, предполагается, следовательно, что жизнь природы и ее процессы более или менее зависят от него; царя или жреца считают ответственным за плохую погоду, за скверные урожаи, за всякие бедствия подобного рода… Иногда, однако, предполагается, что процессы природы лишь частично зависят от царской воли: его личность рассматривается, если можно так выразиться, как динамический центр вселенной, откуда излучается в разных направлениях действие сил.

Таким образом, малейший жест считается способным непосредственно влиять на ту или иную стихию и серьезно возмущать ее. Монарх с этой точки зрения оказывается точкой приложения для мирового рычага, так что малейшее нарушение с его стороны может нарушить все равновесие мира, отличающееся величайшей неустойчивостью. Вот почему там, где распространено подобное представление о царе, проявляется такая великая заботливость к его особе, вот почему от самого царя требуется величайшее внимание к своему поведению; вся жизнь царя до ее мельчайших деталей регулируется таким образом, чтобы ни одно из его действий, сознательно или бессознательно, не нарушило и не расстроило установленного строя природы» [68, с. 177— 178].

С таким представлением было тесно связано безоговорочное требование безусловного физического совершенства «царя». Существовали особые формы проверки здоровья такого правителя, и в случае каких-либо отклонений совершалось ритуальное убийство его. Фрэзер собрал немало доказательств этого обычая в древней истории многих народов Европы и Востока. Известны такие обычаи и в странах Африки. На более поздних этапах развития они нередко использовались знатью для устранения неугодных правителей. Наиболее яркий пример— ритуальные самоубийства алафинов у йоруба после получения символа приговора совета знати — яйца попугая или пустого калебаса. В других странах Африки не осталось свидетельств существования ритуального убийства, но часты указания на проводимые время от времени испытания здоровья правителей и последующие изгнания их [67]. В описываемом регионе также не отмечен такой обычай даже в самых ранних свидетельствах (за все время истории государства Куба, нашедшей отражение в устных преданиях, была лишь одна попытка убить ньими, но и та не увенчалась успехом), однако отголоски его можно видеть, например, в тексте клятвы, которую приносили ньими знатные люди государства Куба.

Напротив, представление о священном характере правителей и вытекающей из этого понятия строгой ре-гламентации их жизни существовало у всех народов бассейна Конго, а у балунда это представление относи — лось не только к муата ямво, но й к лукокеше его соправительнице. Жизнь и быт их были строго регламентированы, ограничены рядом бытовых запретов.

Так, ньими не имел права пересекать поля, переплывать реки, ходить по земле, сидеть на ней. Бакуба свято верили, что, если ньими коснется земли, «земля загорится» [231, с. 61; 248, с. 100]. Лишь к концу XIX столетия это строгое запрещение стало нарушаться. Л. Вольф уже видел ньими, стоящим на земле (пешком и в то время ньими еще не ходили, а Кот а Пе, последний независимый правитель бакуба, принимал Э. Тордаи, сидя на стуле и касаясь одной ногой земли [232, с. 131]. Строгость запрета смягчилась.

Когда долго не было дождей и наступала сильная засуха или если ожидался плохой урожай, ньими проводил церемонию вызывания дождя.

Бакуба были убеждены, что ньими может лишить проклятую им деревню урожая, отнять плодородие почвы. Вера в сверхъестественное могущество ньими сохранялась вплоть до середины нашего столетия.

Множество бытовых запретов осложняло и жизнь мулохве. Так, он мог принимать пищу только в одиночестве. Его пища должна была быть приготовлена только на священном огне, добытом с помощью трения двух палочек [119, с. 840; 257, с. 181—182]. Мужчина, обязанный добывать этот огонь, и женщина из числа придворных, готовящая пищу для мулохве, пользовались особыми уважением и почтением и не могли общаться ни с кем в те часы, когда выполняли свои обязанности. Мулохве не мог употреблять в пищу змей, рыб и мясо белого орла.

Мулохве, да и «вожди» более низкого ранга, не имели права, например, переплывать реки, касаться земли ногами (их должны были переносить слуги, а когда они сидели, под ноги им подкладывали циновку или шкуры животных).

По представлениям балуба, после смерти мулохве сам становился священным духом, руководящим всей жизнью живых. Так, основатель государства Луба Конголо со временем превратился в личность полумифическую. Его земным воплощением балуба считали змею. Две змеи разного пола были еще в конце прошлого столетия предметом культа в долине Луалабы. Конголо, как и последующие за ним балохве, после смерти превратившиеся в духов, по представлениям балуба, могли послать на землю дождь или засуху.

Точно так же ни муата ямво, ни лукокеша не имели права касаться земли — в противном случае, верили балунда, земля может стать бесплодной. Никто не должен был видеть, как они едят, спят; разговаривать с ними можно было только через посредника.

Подобные же отношения связывали балунда и правителей отдельных областей, которые тоже выступали как «священные вожди». Многие бытовые запреты ложились и на людей, непосредственно обслуживавших их. Так Ливингстон, побывавший у правителя Шинде, писал: «Мы видели несколько раз женщину, которая занимала у Шинде должность водоноски. Когда она идет с водой, то звонит в колокольчик, предупреждая всех, чтобы они сходили в сторону от дороги. Если бы кто-нибудь подошел к ней близко, то это считалось бы большим преступлением, потому что его близость может оказать вредное действие на воду, которую будет пить вождь» [39, с. 199].

Точно так же, как при дворе муата ямво, при каждом правителе округа были особые лица, передававшие ему речи просителей. Вот каким образом проходил разговор Ливингстона с Нямоаной, женщиной-вождем одного из районов балунда: «Колимбота передавал упол-номоченному Нямоаны все, что я говорил ей. Тот передавал все сказанное дословно ее супругу, который снова повторял все ей. Таким образом, все это пересказывалось четыре раза и так громко, что все присутствующие могли слышать. Ответ возвращался ко мне таким же круговым путем, начиная от леди к ее супругу и так далее» [39, с. 184].

Из той же веры в неразрывность и взаимосвязь священного правителя и сил природы вытекал другой прин-цип— его бессмертие [248, с. 100].

По смерти ньими, как верили бакуба, его дух воплощался в его статую — «ндоп» [248, с. 100—101]. Кот а Пе рассказывал Тордаи, что всегда советуется со статуей легендарного Шьяама перед тем, как принять то или иное решение и ждет от него одобрения своим действиям [231, с. 25].

Эта галерея ндоп принесла бакуба всемирную славу. Ни один народ Африки не знал такой своеобразной скульптуры, объектом которой был не человек вообще, а то или иное подлинное лицо2. После смерти каждого правителя искусный скульптор вырезал из единого куска дерева портрет умершего. Бакуба верили, что такое скульптурное изображение становилось вместилищем души умершего. Первый такой «портрет» был сделан после смерти Шьяама (в первой половине XVII в.). С той поры и до нашего столетия бакуба сделали семнадцать ндоп. Как бронза Бенина, как маски бамбара и догонов, как золото Мапунгубве, большинство этих скульптур-портретов оказались не у подлинных их хозяев, а в музеях Европы.

В Британском музее, в Лондоне, хранится изображение Шьяама из полированного красного дерева. Скрестив ноги, спокойно положив на колено правую руку, сидит на резной подставке величественный ньими бакуба— самый почитаемый и самый любимый правитель. Лицо его мудро и безмятежно. Как и требуется по канонам африканского искусства, его голова составляет третью часть всей более чем полуметровой скульптуры. Искусный мастер сосредоточил главное внимание на изображении лица. Тщательно проработаны черты его: широкий нос, спокойный рот, большие полуприкрытые глаза, дуги бровей. На обнаженном торсе подчеркнуты знаки богатства и царского достоинства: браслеты, оплечья, ожерелье, узорчатый пояс, парадный колокольчик в левой руке… Особенно проработан головной убор — знак королевской власти. Это экоти — плетеная, облегающая голову шапочка, украшенная выступающим далеко вперед плоским прямоугольником.

В Королевском музее Бельгии, в г. Тервюрене, находится ндоп Кот а Мбула, жившего в конце XVIII столетия. На лице его следы беспокойства: ведь время его правления отмечено волнениями и смутами внутри государства. Как знать, может быть, именно поэтому изображен правитель бакуба сидящим перед сигнальным барабаном, как будто он вот-вот его боем вызовет на защиту старых завоеваний свою гвардию, а то и ополчение всех свободных бакуба. Его голова тоже украшена экоти. В современной Республике Заир этот традиционный головной убор правителей бакуба стал символом священника-африканца католической церкви, которая сейчас широко использует традиционную обрядность и костюмы, приспосабливая их к христианским обрядам.

Верховный правитель был и своего рода божеством, воплощением священного духа, ив то же время в некотором роде служителем культа Г лавное чувство, которое владело, по описаниям П. Погге, всеми балунда,— страх перед возможными кознями колдунов, зловредной силой фетишей. Поэтому каждый стремился иметь в качестве защиты отвращающие магические средства. Очень распространено было ношение различных амулетов и талисманов. Но если рядовой мулунда при этом заботился лишь о собственной безопасности, то муата ямво должен был думать о безопасности всего государства. Во время своего пребывания в Мусумбе Погге как-то услышал о том, что муата ямво приготовляет такое магическое средство. Вся столица в течение трех дней, пока верховный правитель пребывал в полном уединении, жила ожиданием и надеждой. О завершении работы было торжественно объявлено. Об этом возвестили звуки рогов, а знать и простой народ радостно отпраздновали это событие [206, с. 162—163].

Верховному правителю были посвящены священные животные —они символизировали власть, мудрость, мо-гущество, силу, ум, долголетие. Ими были, в частности, питон и черепаха. Согласно представлениям балунда,

душа муата ямво после его смерти вселялась в одно из этих животных (аналогичное представление бытовало у балуба — вспомним о двух змеях — воплощении Конголо). Эти верования пронизывали всю жизнь и быт балунда. Как показал на основании полевых исследований А. Маргаридо, даже планировка Мусумбы была подчинена идее вечности верховного правителя [181, с. 857]. Резиденция муата ямво повторяла очертания священной черепахи. В центре (в сердце) располагался дворец правителя; другие строения символизировали голову, хвост и бока этого животного.

Наследование власти (как и наследование имущества) проходило, как и в Конго, по нормам материнского права. В число возможных наследников входили, во-первых, дяди (братья матери), во-вторых, родные (единоутробные) братья, в-третьих, племянники — сыновья сестер. Сыновья правителя, согласно этим древним правилам, полностью исключались из списка законных претендентов на престол. Стремление передать сыновьям свою власть привело к особым формам бракосочетания правителей. Женами правителей должны были обязательно быть их «сестры». Это, однако, были не сестры в нашем понимании степеней родства, а двоюродные или сводные, или племянницы — важно было лишь, чтобы они принадлежали к «королевскому» роду. Их сыновья, таким образом, были одновременно племянниками правителя и имели, следовательно, право на наследствование власти по нормам материнского права.

Бракосочетание правителя с родственницами имело и другой смысл. Поскольку сохранялся счет родства по материнской линии, именно женщина была продолжа- тельницей рода и только такой порядок бракосочетания обеспечивал чистоту и преемственность священной крови. Нередко имя матери присоединяли к имени правителя (Мбоп а Кьен и Мико ми Кьен у бакуба, Касонго Каломбо у балуба — второе имя — имя матери). Мать и первая жена правителя находились на особом положении, располагали исключительным престижем и авторитетом, участвовали в управлении страной. Такие сопра-вительницы известны во многих государствах Африки, например лукокеша у балунда, намасоле и лубуга у баганда и др. Правда, к концу прошлого столетия они уже не играли сколько-нибудь существенной роли в управлении государством, исключение составляли лиши балунда. У бакуба еще в конце прошлого столетия со-хранялось особое положение мана ньими — матери пра-вителя. Она имела свой отдельный двор, ее встречали почтительными приветствиями, на торжественных цере-мониях она занимала почетное место, сам ньими сидел справа от нее. Именно ей давалось первое слово на советах и к ней в первую очередь обращались. Она, единственная женщина в государстве, пользовалась правом полиандрии, чтобы отец ньими был лишь одним из многих [231, с. 53]. Помимо мана ньими в совете знати бакуба было еще 14 женщин.

Возможно, в более ранние периоды истории бакуба мана ньими, как и его первая жена, были не только уважаемыми, но и могущественными лицами, делившими власть с ньими.

Однако у балунда подобные обычаи сохранялись довольно долго. Даже в конце прошлого века Д. Ливинг-стон встречал в землях балунда женщин-вождей, которые безраздельно управляли своими владениями. Мужья таких правительниц не имели никакой реальной власти [38, с. 184, 186].

Лукокеша не только правила собственным независимым двором, но и имела собственные деревни, на которые не распространялась власть муата ямво. Более того, ее слово имело большое значение и в решении многих важных государственных дел. Так, например, без ее согласия невозможно было назначение нового правителя [99, с. 11].

Такое высокое положение соправительницы основывалось на сохранении у балунда общественных прав женщины. По сравнению с другими народами Африки женщины-балунда пользовались значительно большей свободой. Они даже имели право принимать участие в «котла» — так у балунда назывались своеобразные народные собрания, на которых присутствовали все жители селения. Ливингстон с удивлением заметил на приеме у уже знакомого нам правителя шинте около сотни женщин: «Здесь я впервые увидел женщин на общественном собрании. На юге женщинам не разрешается приходить в, ,котла“, а здесь они выражали свое одобрение ораторам, хлопая в ладоши и встречая их радостным смехом. Шинте часто оборачивался и говорил с ними» [38, с. 196—197].

Чувствующий приближение смерти ньими обычно сам назначал наследника и сообщал о своей воле старшему сыну; последний был могущественнейшей фигурой в период междуцарствия. На это время он становился главным хранителем сокровищ, принадлежавших ньими. Именно он распоряжался церемонией похорон. В далеком прошлом он выбирал человеческие жертвы, что придавало его власти зловещий оттенок. Старший сын сообщал через три дня после смерти ньими волю покойного двум высшим сановникам — бамби и бенги (глашатаям), которые, в свою очередь, объявляли это народу, собравшемуся в столице прощаться с умершим. Фактически именно эти три человека выбирали нового правителя.

Наследник должен был немедленно покинуть старую резиденцию. Лишь через несколько дней он в праздничном одеянии появлялся перед народом, и начиналась церемония коронации. К новому ньими обращался бамби с традиционными вопросами, и бенги повторял за ним каждую фразу. Наследник должен был назвать всех правителей бакуба за всю историю существования государства, указать, с соблюдением всех правил наследования, своих будущих потенциальных наследников.

Только если ответы были правильными, претендент на трон признавался достойным стать ньими. Бамби, а за ним бенги произносили от имени народа своеобразную клятву верности новому правителю:

Ты ньими, и мы будем любить и чествовать тебя; Если мы поймаем дичь, она будет для тебя; Если мы поймаем рыбу, она будет для тебя; Если у нас родятся дочери, они будут для тебя; Мы будем платить тебе дань; Любое веление, сорвавшееся с твоих губ, будет удовлетворено;

Если мы будем послушны, будь добр к нам, Если не повинуемся, накажи нас. Ты ньими, и вся власть — твоя (у тебя в руках). {232, с. 178].

Народ — непременный участник этой церемонии. Однако он был простым наблюдателем. Это пережиточно сохранившееся «народное собрание» не имело права голоса. Оно лишь принимало вынесенное в верхах решение.

Период от смерти ньими до его похорон новый правитель проводил в затворничестве, живя в стороне от столицы (в прошлом этот период тянулся долго, иногда до трех месяцев, а впоследствии сократился до девяти дней) [232, с. 157; 248, с. 115]. Затем в полнолуние он должен был совершить путешествие в священный лес, где жил, по представлениям бакуба, дух-предок всех бакуба. Инсценировался разговор наследника с последним, и лишь после «одобрения» духа новый правитель вступал в свои права.

Наследник жил в резиденции старого правителя, своего предшественника, в течение почти трех месяцев. За это время дети и внуки давали своеобразную клятву на верность новому ньими, передавая каури в знак покорности. Затем в стороне, в саванне, выбиралось место для новой столицы. В ее строительстве принимало участие множество народа, причем дом самого ньими строился и украшался его старшими сановниками. Сюда же, в новую резиденцию главы государства Куба переносилась вся казна, все сокровища из старой столицы.

Когда строительство заканчивалось, когда были готовы дома и для ньими и для его гарема, помещения для знати и охраны — личной гвардии правителя, новый ньими получал знаки отличия верховного правителя бакуба— трон, парадный меч и колокол. Эта церемония сопровождалась ритуальными танцами, в которых принимало участие все население столицы. В это же время мальчики проходили возрастные инициации. Все девять дней, в течение которых они жили в лесу и готовились перейти в категорию взрослых, новый ньими играл роль Вото — легендарного предка бакуба.

Считалось, что по прохождении всех этих церемоний новый ньими становился не только полновластным правителем, но и священной особой, тесно связанной с духами предков, с потусторонним миром.

Мулохве балуба сам назначал своего преемника, разумеется, из числа лиц, законных с точки зрения обычного права, однако на это было необходимо получить согласие важнейших сановников, составлявших совет при мулохве. Церемония коронации не описана нашими источниками. Когда-то, по-видимому, существовал особый обряд, следы которого сохранились, однако, только в языке. Так, например, у балуба-санга сохранилось слово «мулопа» — «человеческая кровь», а у ба-луба-шанкади — «милопе» — «сгусток крови». Отсюда можно предположить существование глагола «кило-ха» — «кропить (смазывать) кровью». Тогда термин «мулохве» можно объяснить как причастие от этого глагола — «окропленный (помазанный) кровью» [254, с. 52]. Следы этой церемонии сохранились только в титуле правителя, даже предания о ней умалчивают. Новый правитель получал из рук сановников знаки «царской» власти — трон (резной стул), копье, барабан, двойной колокол, два кубка, шкуру леопарда [257, с. 181].

Сходные правила наследования существовали и у балунда. Здесь, однако, необходимо было и еще одно условие — кандидатуру нового верховного правителя утверждала лукокеша.

Двор правителя и аппарат государст — венного управления. Во всех государствах этого региона верховных правителей окружал большой штат придворных. Двор правителей и административный аппарат Куба, Луба и Лунда описаны многими авторами, побывавшими в конце XIX — начале XX в. у изучаемых народов, и более подробно, чем другие стороны жизни [88, с. 778—790; 136, с. 76; 99, с. 135—136; 141, с. 117—121; 147, с. 174—177; 195, с. 145—148; 207, с. 15 и далее; 216, с. 104—107; 231, с. 53—70; 248, с. 90— 99]. Европейские исследователи придавали большое значение изучению системы управления, что, как они полагали, позволит им определить степень развития общества. Вместе с тем, скрупулезно перечисляя носителей различных титулов, наши информаторы не всегда разбирались в сложной иерархии должностных лиц, одни из которых представляли важные звенья государственного аппарата, в то время как другие были лишь фигурами формальными, носителями почетных званий. Установить реальную ценность и роль в управлении государством тех или иных официальных лиц — дело довольно сложное.

Двор ньими бакуба был многочислен. По свидетельству Тордаи, общее число придворных в начале нашего столетия превышало 250 человек (не считая гарема, личной гвардии ньими и челяди высших сановников) [231; с. 55—70]. При дворе постоянно жили и представители четырех провинций, бывшие в то же время высшими сановниками. Это «чикала», «ипанчула», «нья-анг» и «ньими шонго». Они передавали распоряжения центральной власти главам провинций, и только через их посредничество последние могли обращаться к самому ньими. Они принимали дань от населения представляемой ими провинции. Эти должностные лица не получали никакого вознаграждения за несение своих обязанностей и существовали за счет дани, часть которой они удерживали в свою пользу, наживая таким образом немалые богатства.

Здесь же жили также представители крупнейших этнических групп, составлявших государство Куба. В этом ярко прослеживалась гегемония бушонго: при дворе было шесть их полномочных лиц, в то время как от бакете — два, от пьяанг, батва и бангенди — по одному, а интересы таких групп, как бакеле, банг и другие, не защищал никто.

Среди остальных придворных ведущую роль играли «кими камбу», верховный судья и первый заместитель ньими во время отсутствия последнего, и «ньибита» — верховный главнокомандующий. Три других должностных лица представляли фискальное ведомство. Они получали и хранили все «подарки» — «вознаграждения за должность», всю дань, все рыночные сборы и штрафы, которые шли в пользу ньими.

Отдельную группу придворных составляли четыре военачальника, стоявшие во главе четырех войсковых подразделений: авангарда, левого и правого крыла и арьергарда.

Кроме того, при дворе ньими имели своих предста-вителей восемнадцать ремесленных групп бакуба (объ-единявших кузнецов, ткачей, резчиков по дереву и т. д.). Каждый ремесленник, пожелавший обратиться к высшей власти, должен был действовать только через них.

При дворе ньими жила и большая группа лиц, осу-ществлявших судейские функции.

Были здесь и придворные историки «моариди» и «мене моломо». Первый считался хранителем устных традиций, второй — хронистом, который должен был сохранять и передавать последующим поколениям исторические предания бакуба.

Кроме вышеперечисленных сановников в ближайшее окружение ньими входили многочисленные придворные— барабанщики, телохранители, глашатаи и т. п. Этот четко организованный аппарат сохранился и в годы колониального господства Бельгии в Конго. Я. Ван-сина в 1956 г. нашел при дворе ньими ту же структуру представительства и тех же должностных лиц [248, с. 90—99].

Все лица, занимавшие ту или иную должность в системе административного аппарата государства Куба, объединялись под общим названием «колм» (у Тордаи этот термин записан как «коломо»). Некоторые высшие должности имели право занимать только члены правящей династии. Так, «моариди» должен был быть только сыном умершего правителя, «кикаам» — сыном или внуком ньими, к родственникам последнего обязательно принадлежал и «чикль» и ряд других высших сановников.

Столь же многочисленным был двор мулохве. Его окружали гарем, личная гвардия, большой штат придворных. Кроме того, при дворе мулохве (как и ньими) постоянно проживали представители провинций, по одному от каждой [257, с. 187]. Среди высших придворных и сановников главенствующее положение занимали три должностных лица. Прежде всего это «инабанза» (своеобразный «премьер-министр»). Он играл роль советника мулохве ив то же время делил с главой государства высшую судебную власть. Второе лицо — «тви-те» — командующий армией, под началом которого была целая группа офицеров. Наконец, «сенге» был влиятельным советником мулохве. Он мог в случае необхо-димости заменить главнокомандующего [257, с. 100; 119, с. 845—846].

В то же время при дворе мулохве было немало людей, носивших почетные титулы, но никак не участвовавших в государственном управлении. Таковы, например, «мулуа», «даламба», «мвепо» — титулы, даваемые за долгую службу, за преданность, за военные заслуги и т. п. Носители этих титулов должны были жить при дворе, но присвоение почетного звания не налагало на них никаких обязательств, Таков и «дамине» — санов

ник, обязанный нести перед мулохве головы побежденных врагов, и придворный, удостоенный чести нести опахало и т. п. [257, с. 187; 195, с. 147].

Подобные же дворы существовали и в отдельных провинциях государства Луба [257, с. 188—192].

Такого же типа двор был и в государстве Лунда3. Знатное население Мусумбы состояло из трех различных по положению и значению групп. Первую составляло ближайшее окружение муата ямво. Это «санама» — назначенный муата ямво сановник, обладающий высшей властью в государстве, первое лицо после верховного правителя балунда; «лукокеша» — королева-мать; «свана мулопве» — сын короля, главнокомандующий и официальный наследник, по мнению некоторых ис-следователей, «премьер-министр»; «мутие» — первый со-ветник муата ямво и высший судья; «мванате» — хранитель исторических хроник; «свана мулунда» — «мать всех балунда», ритуальное лицо, прямой потомок полу-легендарной Луеджи, и целый ряд лиц, облеченных по-четными титулами ( «мвади» — первая супруга правителя и др.), но не игравших важной роли в управлении.

Вторую группу знати в Мусумбе составляли представители «жречества»: «мвади» — хранитель могил; «муинда» — хранитель трона; «мванамутомбо» — главный лекарь и т. п.

Наконец, в столице жили «нтомб» — постоянные представители местных вождей, составлявших третью группу знати балунда. Они служили посредниками между верховной властью и местной, передавая приказы муата ямво, сообщая ему о положении на местах, пересылая дань, которая поступала из их родных областей. Нередко правители или наместники отдельных владений сами доставляли ежегодную дань и подолгу оставались в Мусумбе. Здесь же они получали назначения на новую должность или подтверждение сохранения старых полномочий. В Мусумбе был и отдельный самостоятельный двор «лукокеши» — отправительницы муата ямво.

Среди этой группы особую роль играли «туквата» (ед. ч.— «каквата» — должностные лица, выполнявшие полицейские функции и имевшие в подчинении военные отряды. Они встречали и сопровождали торговые караваны, охраняли границы. Все эти сановники считались «Детьми» верховного правителя. Такая терминология весьма характерна для административной титулатуры балунда. Очень многие придворные и сановники носили титулы, выраженные через систему родства. Мы уже упоминали такие титулы, как «мать царя», «первый сын», были также «брат царя», «дядя царя», «племянник» и т. п. Иногда это действительно были люди, связанные отношениями кровного родства, либо свойства с семьей верховного правителя. Однако чаще подобная терминология была лишь формой. Нередко на государ-ственных должностях использовались даже незнатные свободные, известны даже случаи, когда их занимали рабы. Так, Баптиста рассказывал об одном рабе сына муата ямво. Тот был назначен правителем области за то, «что он оказался более прилежным и старательным в доставке податей и посылал больше, чем сам сын муата ямво, правивший до этого в области» {256, с. 100— 101].

Подобная система правления была и при дворах всех провинций. Здесь был и верховный правитель, и собственная «мать царя», и совет знати. Вот, например, описание двора в Казембе, которое дал А. Гамитту [142, с. 117]. Двор этот составляла знать, «которая была уважаема народом так же, как сам казембе». Несколько сановников являли собой высший слой знати. Это «мвана-буте» — наследник; «калулуа» — «дядя» правителя; «мванамулопве» — «племянник» правителя; «ньиама-мвана» — «мать» правителя; «намбанса» — «сестра» правителя; «мвине мпанда» — главнокомандующий; «мва-ниасита» — отвечающий за безопасность дорог и своевременный сбор дани, он же рассматривал судебные споры, прежде чем передать их на рассмотрение правителя.

Два последних сановника играли особо важную роль в жизни Казембе. Военачальник практически, особенно во время частых и многочисленных войн, осуществлял верховную власть. Обязанности «мваниасита» были тем более почетны и важны, что в его компетенцию входил и контроль над внешней торговлей. Он был обязан сопровождать караваны, проходившие по территории Казембе, или отправлять с каждым из них одного из своих приближенных, получавших на это время тот же титул. Ему подчинялся также «мфумбва-лубинда», в функции которого входил контроль над порядком в городе, жилищами знати, «королевскими» могилами и т. п. Связями с иностранцами, все чаще появлявшимися на землях Казембе, ведал «мфулонвеба».

При дворе жило также много знати второго порядка—мфуму. Многие ее представители выполняли чисто номинальные обязанности — это были хранитель бус, одежды, опахала и т. п. При дворе казембе были и соб-ственные каквата — отряд из тридцати вооруженных воинов.

Высшие должностные лица составляли совет знати, игравший значительную роль во внутриполитической жизни этих государств. У бакуба в состав его входили «чикль», «ипаанкль», «ньимишонг», «ньяанг», «мваади» — высшие члены совета, имевшие право первого и решающего голоса на его заседаниях. Во главе совета ( «ишьяамл») стоял «кикаам».

На заседаниях совета присутствовать и выступать имели право целый ряд лиц, занимавших низшие ступени административного аппарата. Их насчитывалось 18 человек.

Отношения между членами этого совета и ньими были двойственными. Внешне они выказывали почтительнейшую покорность главе государства. Во время коронации каждый сановник, появившись на девятый день после смерти старого правителя, простирался ниц перед наследником, в то время как последний каждому ставил ногу на голову в знак своей власти и превосходства.

В то же время на деле ишьяамл пользовался большой самостоятельностью, и члены его не упускали случая подчеркнуть это. Так, вновь возведенному на престол ньими они заявляли: «Ты могущественный правитель, но не забывай, что, если ты поступишь вразрез с интересами бушонго, ты можешь быть убит» [248, с. 114].

Ишьяамл мог отказаться признать назначенного ньими преемника и выбрать из числа старших членов правящей династии другого, более, по его мнению, достойного, хотя и имевшего меньше прав на престол [248, с. 113].

Ньими не только не разрешалось присутствовать на заседаниях совета, но даже заходить в его помещение.

Собираясь по меньшей мере раз в неделю, совет знати разрешал все текущие дела и обсуждал важные общегосударственные вопросы. За ньими было оставлено право предлагать тот или иной вопрос на обсуждение ишьяамл, однако его просьба могла и не быть удовлетворена. Глава совета — кикаам практически был подлинным вершителем дел государства. Нередки были случаи, когда он действовал прямо противоположно желаниям ньими. Так, в 1904 г. по инициативе кикаам и вопреки мнению правившего в то время Кот а Пе совет знати принял решение поднять восстание против бельгийских отрядов, появившихся в государстве Куба. По свидетельству Э. Тордаи, и при назначении новых должностных лиц нередко в спорных случаях побеждал кикаам, а не ньими [231, с. 110; 232, с. 157].

Через членов совета, которые одновременно были представителями отдельных провинций, округов или мо-гущественных и знатных семейств в провинциях, он был тесно связан с местными властями и распространял свое влияние и свою власть практически на всю страну.

Сам ньими имел право созывать более широкое представительное собрание, на котором могли присутствовать все без исключения колм. Это собрание проводилось под председательством самого ньими. На таких широких собраниях, сохранившихся до 50-х годов нашего времени, решались проблемы внутренней жизни государства [248, с. 150—152].

Наконец, у бакуба сохранилось еще одно представительное собрание — «ибаанк». Это настоящее народное собрание — пережиток, оставшийся со времен народной демократии. В нем могли принять участие все желающие независимо от положения в обществе. Однако выступали только колм.

Ибаанк мог быть созван как ньими, так и кикаам в особо важных критических случаях: когда возникала угроза войны, когда восставала какая-либо пограничная этническая группа и т. п. В период колонизации на таких собраниях ставился вопрос о принятии или непринятии тех или иных требований со стороны колониальной администрации Конго [248, с. 152].

Никаких законодательных прав и решающего голоса ибаанк не имел.

Данные о советах знати у балуба и балунда не столь подробны. Однако ясно, что и в этих государствах они играли чрезвычайно важную роль в управлении. Известно, что совет в Луба обсуждал важнейшие вопросы внешнего и внутреннего положения, прежде чем мулохве принимал то или иное решение. Вероятно, как и во многих других африканских государствах, совет знати выступал как фактор, сдерживающий правителя и контролировавший его деятельность. У балуба этот совет знати созывался самим мулохве, который активно участвовал в обсуждении поставленных вопросов. После смерти правителя именно совет знати утверждал (или отвергал) кандидатуру его преемника [257, с. 181]. Члены совета, игравшие важную роль в государстве Луба, нередко назначались наместниками вновь завоеванных территорий во времена широкой территориальной экспансии балуба [257, с. 179, 186]. Такие же советы существовали и во всех провинциях [119, с. 845— 846].

Созванные главой провинции или округа, они обсуждали важнейшие юридические и политические вопросы. Иногда созывались и общие собрания всех свободных балуба, однако решающего значения они не имели.

Подобный совет знати у балунда назывался «читен-там». Туда входили, в частности, главный сборщик налогов— «муатиа», верховный военачальник, верховный жрец — «хранитель королевских могил» и т. д. Совет этот, как и в других государствах южных саванн, играл важную роль в управлении. Одной из его обязанностей были выборы (четырьмя важнейшими его членами) нового правителя. Высший после ближайших родственников муата ямво слой знати балунда состоял из совета и глав пятнадцати деревень, расположенных вокруг резиденции верховного правителя и составлявшил ядро государства.

Если у бакуба, как уже говорилось, совет знати не мог лишить власти ньими и лишь в традиционной формуле присяги сохранились отголоски этого права, то у балунда эта явная зависимость верховного правителя от знати еще недавно была жива. Так, в середине прошлого столетия совет знати сверг Чакасекену и провел выборы нового муата ямво (см. выше — исторический очерк).

Система судопроизводства. Суд и право одни из основных орудий защиты и охраны господства верхушки общества над основной массой населения. Государство Куба дает пример более развитой системы судебных органов, нежели Луба и Лунда. Ее характерная черта — многоступенчатость. В пределах каждой деревни суд вершили глава ее и совет старейших представителей крупнейших семей первопоселенцев, однако в их компетенции к концу XIX в. остались лишь незначительные внутренние дела. Так, в каждой провинции существовал суд «ибаанк», во главе которого стоял глава провинции (он сосредоточивал в своих руках как судебную, так и политическую власть). Недовольные решением суда деревни могли апеллировать к высшим судебным инстанциям — кикааму и самому ньими.

Должностные лица, связанные с судопроизводством, имели четко определенные и разграниченные функции [248, с. 143—147]. Один из них занимался разбором драк и непреднамеренных убийств; попытки убийства с помощью черной магии были компетенцией другого. Дела, связанные с наследством, рассматривал «ма-лоом», с торговлей — «макаан», с воровством — «ньи-бьееми»; отдельная группа знатных лиц разбирала случаи нанесения ударов и увечий. Если удары и раны были нанесены с помощью оружия, виновный представал перед «ньибит» — главнокомандующим (в этом можно видеть зародыш военного трибунала), и наконец, более важные нарушения порядка рассматривали ки-каам и суд самого ньими: в ведении первого были дела, связанные с уплатой долгов, второй расследовал дела об умышленных убийствах, восстаниях против центральной власти и т. п. Суд ньими также был последней инстанцией, куда мог обратиться обвиняемый с апелляцией. Глава каждой ремесленной корпорации был высшим судьей для ремесленников.

Деление общества бакуба на социальные группы, постепенно вырастающие в классы, нашло отражение и в области судопроизводства. Здесь уже зарождались сословные суды. Так, многочисленные члены правящей династии подлежали суду особых должностных лиц. Один из них судил только наследников, другой — детей правящего ньими, еще двое — его жен. В ведении ньибит — командующего и начальника личной гвардии ньими были рабы и дети рабов ньими (рабы, принадлежавшие прочим лицам, не могли выступать ни как истцы, ни как ответчики — ответственными за их проступки и преступления были их хозяева).

У балуба система судопроизводства в конце XIX в. была менее развита и в большей степени несла груз пережитков доклассовых отношений.

Основной судебной инстанцией оставался старейшина, который объединял в своих руках и политическую и юридическую власть. В округе или провинции суд вершили главы этих административных единиц.

Верховным судьей государства был сам мулохве, в компетенцию которого входили дела, связанные с такими преступлениями, как неповиновение центральной власти, восстания, убийства высших сановников и г. п. Никаких иных должностных лиц, исполнявших судебные функции, у балуба не существовало.

Форма судебного разбирательства была одинаковой для «Ндоп» Кот а Мбул, ньими всех инстанций, если дело не бакуба (дерево) было особо важным. Лицо, пожелавшее восстановить справедливость, по его мнению нарушенную, обращалось к старейшине. В этот же день происходил суд. На деревенской площади собирались заинтересованные стороны с многочисленными родственниками, свидетелями и очевидцами. Здесь же толпились и просто любопытные. Практически при разборе дела присутствовало все население деревни. Сначала выступал истец, долго и красноречиво описывая нанесенную ему обиду. Затем суд выслушивал ответчика, излагавшего свою точку зрения на происшедшее.

После этого в обсуждении дела могли принять участие свидетели и защитники, обычно из числа родственников и друзей тяжущихся.

Весь ритуал был точно отработан веками. Суд проходил в спокойной обстановке, никогда не было шума, беспорядков [119, с. 807—809]. После выступления всех заинтересованных лиц члены совета, обсудив дело, выносили решение, которое немедленно же и выполнялось.

Суду старейшины, главы провинции и округа, наконец, суду мулохве в равной степени подлежали все балуба без различия их социального положения. Никаких разделений, на которых выросли впоследствии сословные суды, у балуба не существовало. Однако юридически равноправные члены общины на практике оказывались далеко не в равном положении. Перед началом судебного разбирательства обе стороны должны были подносить вождю своеобразные подарки; нередко это были съестные припасы — куры, рыба, корни маниоки и т. п. Практически приговор зависел от количества и качества таких подарков, а не от действительного существа дела. «Бедному человеку нельзя было надеяться на разрешение дела в свою пользу»,— свидетельствовал П. Колль [119, с. 810]. Таким образом, в конце XIX в. и в суде балуба уже зарождался классовый подход.

С этой системой судопроизводства была весьма сходна та, что существовала в государстве Лунда. В резиденции муата ямво находился главный суд — «камба-дже уа-нембе». Свои суды были и в каждой отдельной провинции балунда — Казембе, Шинде и др. Мелкие дела рассматривались и решались в самих деревнях, главы которых выполняли и судебные функции, как это было и у других народностей региона. В крупных населенных пунктах, прежде всего в резиденциях правителей провинций, низшей судебной инстанцией были особые «уличные» судьи. Так, по сообщениям Гамитту, в столице Казембе на каждой улице был свой «мвине», в чьи обязанности входило обеспечение порядка на участке и разбор всех мелких дел. Вторая инстанция здесь — «мванасти», которому подчинялись все «мвине» резиденции казембе [141, с. 118].

Обычный приговор — требование немедленного воз-мещения убытков виновным в пользу потерпевшей стороны плюс уплата штрафа в пользу государства (интересно отметить, что у бакуба половина его уплачивалась кикааму, а вторая — ньими).

Исторические предания рассказывают, что во время правления Шьяама было введено еще одно наказание — удары палками с нанесенными на них надрезами [242, с. 343]. Это свидетельство, однако, осталось единичным. Вероятно, такого рода наказания впоследствии были от-менены, так как ни один автор работ о бакуба конца XIX — начала XX в. не упоминает о существовании телесных наказаний.

Более суровое наказание — заключение под стражу, обращение в рабство преступника и его семьи и, наконец, смертная казнь могли быть наложены только высшими судебными инстанциями за серьезные преступления— убийства, восстания, открытое неповиновение центральной власти, превышение власти лицами, занимавшими различные посты в административном аппарате. Суд ( «ибаам») собирался по приказу ньими ночью в доме одного из высших сановников, под председательством которого и проходило заседание суда. Кроме председателя и самого ньими в состав ибаам входили еще восемь сановников. В процедуре этого суда исключались выступления очевидцев и обвиняемого. Обычным его решением был смертный приговор.

Ни один наблюдатель конца XIX — начала XX в. не говорил о тюрьмах у бакуба. Человек, приговоренный к смертной казни, мог жить дома и пользоваться до поры свободой передвижения. К концу XIX столетия недалеко от столицы были устроены деревни, где под охраной жили приговоренные к смерти. Со дня суда до казни проходило немало времени, так как в отдаленном прошлом приведение приговора в исполнение откладывали до ближайшей церемонии похорон знатного лица, на могиле которого преступников приносили в жертву.

К середине нашего века уже существовала тюрьма ( «лабоонг»), которая находилась в резиденции кикаама [248, с. 112]. Однако даже в это время она была небольшая и использовалась лишь временно — заключенные находились в ней только до суда. Охрана узников, связанных лианами или прикованных за ногу, возлагалась на гвардию ньими. Заключение в тюрьму на длительный срок как мера наказания не практиковалась.

В основе судопроизводства лежали нормы обычного права. Согласно им основной мерой наказания были штрафы, к смертной казни приговаривались лишь лица, виновные в преступлениях против государства или лично ньими. Отрывочность записей обычного права бакуба не позволяет сравнить меры наказания для простых бакуба и знати.

У балуба и балунда такие записи есть. Разные меры наказания виновного (в прямой зависимости от его положения и положения в обществе пострадавшего) при-менялись, например, при разборах случаев ранений, на — несения травм и убийств. Так, если один мулуба выколол другому глаз, виновный был обязан заплатить штраф (часть которого шла вождю) —три козы или раба. Этот штраф увеличивался вдвое, если пострадавший занимал высокое положение в обществе.

Убийца приговаривался к смерти, а его семья была обязана уплатить семье убитого штраф — двух рабов или 30 (за мужчину) и 40 (за женщину) ожерелий из бисера. В случае убийства одного из членов семьи вождя всю семью казненного обращали в рабство, если же была убита одна из жен или наложниц вождя, рабство ждало мать и жену убийцы [119, с. 810].

Те же особенности мы видим и в обычном праве балунда. Например, за покушение на жизнь, честь, имущество и жен знатного человека полагалось наказание смертью или обращением в рабство. Если те же самые преступления были направлены против простого мулун-да, виновник приговаривался к уплате штрафа [97, с. 175 и далее]. Самым серьезным преступлением почиталось неповиновение власти.

Наблюдатели отмечали, что судьи всегда оставались на страже интересов правящей верхушки. Гамитту писал, что «воля муата была законом; он принимал решения согласно своей воле и капризам. Все решалось согласно интересам, безопасности и удобству муата ямво. Действительно, положение таково, что человек, который вчера был прощен, сегодня может быть приговорен к смерти» [141, с. ИЗ].

В судопроизводстве наряду с проявлениями черт раннеклассовых отношений был еще очень велик груз отношений доклассовых. В частности, еще не стала гос-подствующей нормой личная ответственность обвиняемого. Сохранялась круговая порука, и наказание нес не только истинный виновник, но и его родственники по материнской линии. Они не только должны были выплачивать штрафы, выкупать из рабства сородича или сами разделять назначенную ему судом участь невольника: нередко они платились и жизнью. Так, известно, например, что был казнен брат человека, вступившего в связь с одной из жен муата ямво и бежавшего от наказания.

Неразвитость судопроизводства выражалась и в сохранении «божьего суда». Как судьи, занимавшиеся мелкими делами, так и суды в столице, и сами верховные правители государств рассматривались не как подлинные вершители справедливости, а лишь как простые исполнители воли предков. Именно последние считались истинными полномочными судьями, живые же лишь выполняли их решения, которые передавались через ордалии. Если не было свидетелей преступления или дело не могло проясниться, обвиняемый мог призвать в свидетели сверхъестественные силы. Он клялся в своей невиновности, проходя по шкуре леопарда. Бакуба верили, что лжец должен был немедленно умереть. Эта церемония у бакуба сохранялась до середины XX в. и имела особое название — «ндокл».

Хотя исполнение главой деревни обязанностей местного судьи, по существу, было не чем иным, как одной из функций старейшины доклассового общества, отношение к нему как к судье трансформировалось. Он выступал уже в качестве лица, занимавшего один из постов в государственном аппарате и, как таковой, получал вознаграждение за свою деятельность. Каждая сторона, участвовавшая в судебном процессе, должна была перед разбором дела уплатить определенную сумму в пользу судей; сторона, возбудившая дело, кроме того, обязана была дополнительно передать судьям еще некоторую сумму. Таков был порядок во всех судебных инстанциях. Если учесть и обязательный штраф в пользу государства, станет ясно, что поиски справедливости в суде были делом недешевым и лица, более богатые и могущественные, скорее могли рассчитывать на поддержку закона и судей.

Во многих африканских государствах органом, приводящим приговор в исполнение, были тайные общества. Особенно ярко карательная функция таких обществ, стоявших на страже интересов правящей верхушки, от-разилась в деятельности союза «огбони» у йоруба и тайных обществ в государстве Буганда. К сожалению, недостаток материалов не позволяет нам подробно описать роль тайных обществ в государствах бассейна Конго. Хотя об их существовании упоминали многие наблюдатели [103; 107; 235], нередко они неверно оценивали место тайных союзов в системе общественных отношений. Типично, например, высказывание католического патера П. Колля о причинах существования тайных обществ балуба: «Желание участвовать в танцах, в общих возлияниях божествам, уверенность в возможности безнаказанно предаваться гнусным страстям, быть посвященным в изготовление талисманов и другие тайны, которыми каждое общество обладает, толкает наших негров вступать в эти братства» [119, с. 527].

Вступление в тайные общества неизбежно было связано с уплатой значительного взноса. Одно это уже делало их корпорацией состоятельных людей. Нередко главами тайных союзов были старейшины, главы округов и провинций. Они присваивали взносы рядовых членов и использовали тайные общества в своих интересах. Таким образом, этот институт, с одной стороны, обогащал верхушку общества, с другой — служил орудием укрепления ее власти.

Таким образом, противоречивость и двойственность общественного уклада, сложное переплетение новых раннеклассовых и старых родовых отношений сказались и в области судебной. На низших инстанциях в роли судьи выступал глава деревни; все общинники равным образом могли обращаться в суд; форма судебного разбирательства была проста и демократична; большое значение придавалось «божьему суду»; судья опирался на нормы обычного права при вынесении приговора; исполнителями его, возможно, были тайные общества — все это черты, свойственные судопроизводству доклассовых обществ.

Однако и на этой области социальных отношений отразилось усиливавшееся расслоение общества, а также социальное и имущественное неравенство.

У балуба и балунда это выразилось в неравном на — казании за одинаковые проступки и преступления против рядового общинника или знатного лица, в зависимости решения судей от количества полученных ими подарков.

Еще более ярко новые тенденции судопроизводства, отразившие деление общества на сословные группы, на возникшее социальное и имущественное неравенство, видны у бакуба. Здесь уже вырос целый аппарат должностных лиц, услуги которых оплачивались, обязательные судебные сборы поступали не на общие нужды, а в личную кассу кикаам и ньими, зарождались и сословные суды. Так в судебном деле отразились набирающие силу раннеклассовые отношения.

Армия. Если правовой и идеологической основой власти верховных правителей и верхушки общества были система судопроизводства и вера в «священного ца- ря-жреца», сакрализация власти, то реальной опорой, гарантом прочности государственной системы была военная сила, армия. Структура армии и способы ее формирования у бакуба, балуба и балунда ярко демонстрировали двойственный характер ее как института государственной власти.

Все наши источники свидетельствуют о том, что в этих государствах не было регулярного войска [119, с. 740—741; 231, с. 104—105]. В случае необходимости все взрослые мужчины становились воинами. Весть о созыве войска разносили глашатаи. В этой армии-ополчении не существовало никаких интендантских служб. Не было ни централизованного снабжения войск продовольствием, ни арсеналов. Как и на западе, в Конго, так и в других африканских государствах доколониального периода, воины бакуба, балуба и балунда снабжались за счет населения районов, по которым пролегал путь войска. Таким образом, армия сохраняла черты «самодействующей вооруженной организации населения» [8, с. 170], характерной для доклассовых обществ.

Материалов, указывающих на обучение воинов и характер войсковых подразделений у балуба и балунда, мы не имеем. Вероятно, мальчиков с детства учили владеть оружием. Внутренняя организация войска, по-видимому, как это было во всей Африке, повторяла административно-территориальную структуру государства: наиболее крупным подразделением ее было ополчение провинции во главе с ее правителем, более мелкие подразделения, вероятно, соответствовали округам, а в качестве нх командиров выступали главы этих округов. В самых мелких подразделениях, как и в деревнях, были сильны родственные отношения.

Номинально верховными главнокомандующими считались сами мулохве у балуба, муата ямво и главы независимых владений — у балунда, ньими,— у бакуба. Они, однако, лично не принимали участия в сражениях. Фак-тическими командирами были высшие сановники: «сен-га» у балуба, «свана мулопе» у балунда, «ньибит» у бакуба [88; 106, с. 153; 195, с. 147; 248, с. 139].

То, что нам известно об обучении молодежи военному делу и принципах формирования подразделений у бакуба, свидетельствует о значительно лучшей организации армии, чем у балуба и балунда.

Еще со времен Мбоонг а Леенг (середина XVII в.) регулярно проводилось обучение молодежи военному делу. Для этой цели использовался широко известный у всех африканских народов институт возрастных классов. Правда, ни у одного из изучаемых народов он не сохранился в своей более или менее полной форме, как это было, например, в Восточной Африке [26]. Но и у бакуба, балуба и балунда вся молодежь проходила через обряды инициации. Испытания, через которые проходили посвящаемые, включали подпиливание или выбивание зубов, рубцевание или татуировку, обрезание и дефлорацию и т. п. У балунда эти обряды над подростками совершались в возрасте 14—18 лет, как отмечал в конце XVIII столетия патер Пинто [72, с. 404]. Юноши и девушки балунда в конце прошлого века проходили те же испытания. И Ливингстон и другие европейские путешественники этого времени встречали балунда, зубы которых были подпилены до основания, на коже живота видны были вздувшиеся рубцы, расположенные в форме звезды, руки и спины покрыты татуировкой и т. п.

Одна из самых распространенных и обязательных идей при прохождении подобных обрядов — представление о том, что подросток как ребенок, т. е. неполноценный член общества, умирает, точнее, его поглощает, заглатывает дух-первопредок. Лишь после этой символической смерти он вновь рождается, но уже как взрослый, полноправный гражданин. В этой части церемонии перехода необычайно важна роль масок. Как правило, для создания ощущения умирания и возрождения изму-ченного физическими испытаниями посвящаемого под-вергали еще и длительному посту. Такого рода обряды существовали и были описаны у многих народов мира, от Полинезии до Америки. В поэтической форме их описал, основываясь на обычаях североамериканских индейцев, Г. Лонгфелло:

На четвертый день до ночи Он лежал в изнеможеньи На листве в своем вигваме. В полусне над ним роились Грезы, смутные виденья; Вдалеке вода сверкала Зыбким золотом, и плавно Все кружилось и горело В пышном зареве заката. И увидел он: подходит В полусумраке пурпурном В пышном зареве заката Стройный юноша к вигваму. Голова его — в блестящих Развевающихся перьях, Кудри — мягки, золотисты, А наряд — зелено-желтый. ([40, с. 53—54].

Когда подростки погружались в такое состояние легкости, необыденности существования, и появлялись маски— духи предков, леса или воды. Их роль нередко играли жрецы, а то и верховные правители (см. выше о духе Вото у бакуба). После завершения обряда инициации посвященные юноши сами танцевали в особых масках на празднике в свою честь. Вообще без ритма тамтама, без страстных плясок не обходился ни один праздник, ни одно торжественное событие. Танцами отмечали праздник новолуния, танцами встречали появление правителя, танцы были первым, что видели европейские путешественники, прибывая ко двору любого крупного или мелкого правителя. Описаниями их пестрят все дневники и записки прошлого столетия.

Но наиболее яркую картину темпераментных танцев балунда дал уже известный нам ангольский писатель Фернанду Монтейру ди Каштру Сороменью [25, с. 228— 229].

Особое место занимали ритуальные танцы в масках. Для народов бассейна Конго характерны маски личины.

Сделанные из дерева, кожи или тыквы; украшенные ра — ковинами, шерстью, перьями, волокнами растений, зубами животных; фантастически раскрашенные; дополненные особым головным убором и костюмом, нередко закрывавшим все тело танцора, они производили на зрителей незабываемое впечатление.

Выступления их были связаны с религиозными верованиями, с этическими, правовыми, эстетическими нормами, которые должны были поддерживаться тайными союзами или обществами. Такие маски, недоступные в обычное время для рядовых балунда, тщательно хранимые в особых хижинах, воплощали, в зависимости от обряда и вида маски, духов умерших или духов леса, воды, неба и т. п.

В бассейне Конго маски, изображающие духов или души умерших, имели вид человеческого лица, хотя были часто так стилизованы, что это лишь угадывалось. Нередко они были окрашены в белый цвет — это символ смерти, потустороннего мира у многих народов Африки.

У бакуба все молодые люди примерно одного возраста проходили инициации в столице государства. После этого они должны были один-два года (до следующей церемонии посвящения в мужчины) провести в столице под началом опытных военачальников [248, с. 139]. Этим достигались две цели. Во-первых, молодежь проходила курс армейского обучения. Во-вторых, в столице, средоточии государственной власти, создавались постоянные вооруженные отряды, могущие противостоять любым нападениям на резиденцию ньими. В армии-ополчении бакуба отдельные подразделения состояли из воинов, одновременно прошедших инициации и вместе прослуживших в столице. Так государство использовало старый институт возрастных классов.

Более четко была разработана у бакуба и система командования. Существовала целая группа высших вое-начальников, сохранявших свои должности и в мирное время. Пять из них принадлежали ко двору ньими. «Ньибит» стоял во главе всей армии (хотя, как уже говорилось, номинально главнокомандующим считался сам верховный правитель); «шеш» и «ийол» возглавляли правое и левое крыло; «ньибит идинг» командовал частями, в бою окружавшими и защищавшими ньими, если тот сам участвовал в военном походе; наконец, «ийол и ньибит» был командиром арьергарда. В его обязанности входило также физическое уничтожение дезертиров, если они отказывались вернуться на поле боя5.

Основное вооружение составляли луки со стрелами и копья. Это было одновременно и боевое и охотничье оружие, которое имел каждый взрослый мужчина. Луки у всех этих народов были простые. Железные наконечники стрел — разнообразной формы: овальной, сердцевидной или листовидной. Независимо от формы наконечника у всех их стержень покрывался со всех сторон зазубринами. Отравленные стрелы использовались только как охотничье оружие. Листовидный железный наконечник копья повторял форму наконечника стрелы.

Балуба и балунда, кроме того, уже с XVIII в. имели на вооружении кремневые ружья6. Применение ружей в армии бакуба относится, вероятно, лишь к рубежу XIX—XX вв. Ничего не известно о знакомстве бакуба с огнестрельным оружием до этого времени и о прямых связях с народами, от которых они могли бы его получить.

Бакуба, однако, были знакомы еще два вида оружия, не известные ни балуба, ни балунда. Это метательные ножи «шонго» и боевые обоюдоострые мечи: иландо и гориби7.

Трехлопастные метательные ножи когда-то были грозным оружием, наводившим страх на врагов. Однако бакуба давно перестали их употреблять, производство шонго прекратилось и к концу XIX в. не сохранилось ни одного образца. Форма их известна лишь по рисунку, сделанному Кот а Пе по просьбе Тордаи. Предания приписывают запрещение этого вида оружия легендарному Шьяаму, который при этом якобы руководствовался исключительно миролюбивыми намерениями. Скорее, однако, можно согласиться с объяснением, данным Тордаи. Он считал, что это запрещение связано с тем, что в лесах, окружавших государство Куба, метательные ножи как оружие дальнего боя потеряли свой эффект [231, с. 26]. Это объяснение ближе к истине, так как приписываемое Шьяаму миролюбие не помешало ему произвести большие территориальные захваты.

Хотя армии бакуба, балуба и балунда по методам формирования больше походили на народное ополчение, сфера их применения указы вает на использование армии верхушкой общества в своих интересах. Наряду с боль шими завоевательными по ходами в прошлом балохве (мн. ч. от мулохве), балуба и муата ямво у балунда си лами той же армии-ополче ния проводили и каратель ные экспедиции, подавляя непокорных вассалов. Еще ярче эти черты проявлялись в государстве Куба. Послед нее, как известно, не прово дило таких широких терри ториальных захватов, как Луба и Лунда. Не имело оно и достаточно сильных вра гов, от которых приходилось бы защищать страну. Мно гочисленная постоянная ар мия, таким образом, не была нужна. Те войска, которые находились в столице, вы поняли в основ нем пол и ц ей ские функции. Эти их обя занности сохранились и позже, уже тогда, когда госу дарство Куба вошло в бельгийскую колонию Конго.

Э. Тордаи рассказывал об экспедиции, отправленной в 1904 г. из столицы на подавление восставших бангенди [231, с. 158]. В 1925 г. такая же экспедиция (она носила название «кади») была отправлена в одну из деревень, вождь которой отказался платить дань центральному правительству [248, с. 169].

По мере развития раннеклассовых отношений начал складываться и аппарат принуждения, полностью оторванный от народа. Армия хотя и выполняла внутренние функции, но была все же слишком «народной» по своему характеру, и целиком полагаться на нее, видимо, было опасно.

В стране, где раннеклассовые отношения еще не оформились окончательно и большую роль продолжали играть родственные связи и обычное право, где власти ньими противостояла власть совета знати, верховный правитель вынужден был опираться на людей, которые не имели опоры в стране, не входили ни в какие кров-нородственные союзы, полностью зависели от милостей главы государства. Это было лично зависимое население.

Дружины, состоявшие из людей, находившихся в полной личной зависимости от хозяина, имели все богатые и знатные лица. Г вардию, несшую личную охрану, имели и мулохве и муата ямво. У балуба в эти дружины нередко входили и бедняки — свободные (бабан-зи), добровольно вступившие в услужение знати. Личная гвардия ньими, состоявшая из лично зависимых, в основном иноплеменников, захваченных в плен или купленных, была основной ударной силой в войсках, она же чаще всего использовалась для подавления непокорных деревень. Ей же была поручена охрана дворца ньими. Начальник этой гвардии (ньибита мошинда), сам состоявший в личной зависимости от ньими, был одним из важных придворных сановников.

Помимо армии и гвардии поддержание порядка в государстве Куба было возложено на орган, который мы можем, пожалуй, назвать полицией. «Кол мат», выполнявший обязанности полицейского, был в каждой деревне и в каждой провинции государства Куба [248, с. 89]. Он являлся постоянным информатором главы деревни или провинции, держал его в курсе всех настроений масс. Иногда его использовали и для того, чтобы арестовать или убить непокорного, отказывавшегося от уплаты ежегодной дани. Выше, на уровне столицы государства, этифункции выполняли различные люди. Кол мат были и наблюдателями ньими, их опорой, они, и только они могли обращаться непосредственно к самому главе государства, минуя иерархию придворных сановников. Их главной обязанностью было немедленно докладывать о любых случаях недовольства, отказа от уплаты дани, задержки ее каким-либо чиновником, незаконном ношении знаков отличия, об отказе выражать особые знаки почтения главе государства или его двору. Таким же преступлением считалось и неповиновение решению центрального суда.

Армия, рабская гвардия и полиция становились, таким образом, орудием защиты интересов верхушки общества.

Подводя некоторые итоги, можно сказать, что складывавшийся государственный аппарат, хотя и не оформившийся еще окончательно, служил укреплению формирующихся феодальных отношений. Он обеспечивал бесперебойное взимание податей с населения, создавал верхушке общества наилучшие условия для присвоения части прибавочного продукта, производимого основной массой населения. Так как непосредственные производители были наделены землей и орудиями труда, необходимы были органы насилия. Ими и стал судебно-полицейский аппарат.

Пережитки доклассовых отношений сохранились во многих сферах государственного управления. В частности, они заметны в нормах наследования власти.

Глава государства сохранял многие черты «царя-жреца», священной особы, тесно связанной с духами предков. Государственный аппарат включал в себя как низшие звенья глав крупных родственных объединений (бисака у балуба и илоонк у бакуба — см. ниже) и использовал такие институты, как возрастные классы и тайные общества. Судопроизводство и армия также несли груз пережитков первобытн-ообщинного строя.

Исходя из данной характеристики государственного управления, по-видимому, можно считать, что Лунда, Луба и Куба представляли собой одни из наименее развитых и наименее четко организованных государственных образований в доколониальной Африке. При этом государства Лунда и Луба, вероятно, стояли на еще более низкой ступени развития. Здесь не было резкого отделения ремесла от земледелия, не сложился и окончательно оторванный от народа аппарат насилия: армия и право еще сохраняли прочные следы доклассовых отношений, хотя сфера их применения была уже иной — они служили не народу, а правящей верхушке. Более четко было организовано государство Куба. Развитой государственный аппарат здесь складывался из замкнутой группы представителей знатных семейств. Не только армия, но и полиция стояла на страже интересов верхушки общества. Хотя дань продолжала сохранять форму традиционного подношения первинок, для ее сбора было организовано специальное фискальное ведомство.

Вероятно, Лунда, Луба и Куба являли собой последовательные стадии развития государства на самых первых этапах складывания раннеклассовых отношений в Центральной Африке.