Africa Tur → Справочные материалы → СТРАНИЦЫ ИСТОРИИ ВЕЛИКОЙ САВАННЫ → СОЦИАЛЬНАЯ СТРУКТУРА И ОБЩЕСТВЕННЫЕ ОТНОШЕНИЯ В ГОСУДАРСТВАХ КУБА, ЛУБА И ЛУНДА

СОЦИАЛЬНАЯ СТРУКТУРА И ОБЩЕСТВЕННЫЕ ОТНОШЕНИЯ В ГОСУДАРСТВАХ КУБА, ЛУБА И ЛУНДА

Государственный аппарат был призван обеспечивать стабильность политических объединений, и прежде всего сохранять тот порядок, при котором верхушка общества могла использовать все выгоды своего положения. Как и в других государствах доколониальной Африки, здесь не сложилось еще замкнутых и четко определенных антагонистических классов. В обществах бакуба, балуба и балунда существовало несколько социальных групп.

У бакуба высшая социальная группа носила название «кум акан»; она включала в себя всех членов правящей династии, придворных, правителей провинций. За ними следовали многочисленные чиновники административного аппарата — «мун алашал». Низшие слои общества состояли из трех подгрупп. Основную массу составляли свободные общинники-земледельцы — «нгвоонг амоаангт». Вторую группу — лично зависимое население— «нгете» (в западной литературе утвердилось за ними название «рабы»). И наконец, отдельную своеобразную группу составляли ремесленники и лица других профессий (танцоры, музыканты и др.), обслуживающие двор ньими

В обществе балуба можно выделить следующие социальные группы: мулохве и лиц, связанных с ним кровным родством и общим происхождением от Калала Илунга, легендарного основателя государства Луба; сановников, глав округов и деревень (бафуму и било-ло); свободных общинников и вольноотпущенников; лично зависимого населения — «рабов».

Верхушка общества, включающая первые две социальные группы, занимала все административные должности в стране [119, с. 173, 821; 257, с. 178].

Подобные же группы наблюдатели выделяли и у балунда. Высший слой знати составляли сам муата ямво, его приближенные и родственники (мваант); затем следовали главы крупных территориальных подразделений (икецьи), имевшие при дворе муата ямво постоянных представителей (нтомб) ; главы округов и «владыки земель» (мваант а нгаанд). Низшие ступени общества занимали свободные балунда-общинники, покоренные народы и рабы [88, с. 814—815].

Особенностью формирования верхушки общества в Лунда являлось то, что члены ее были связаны узами кровного родства или свойства. В тех случаях, когда административные должности на местах занимали не непосредственные родственники муата ямво, а, например, представители местных покоренных племен, это значило, что последние через браки с членами семьи муата ямво вступили в эту привилегированную группу.

Верхушка общества. Во всех государствах этого региона существовала строгая иерархия административных должностей, от верховных правителей и их наместников в провинциях до глав округов, состоящих из нескольких деревень, и, наконец, глав деревень (старейшин).

Представители этой социальной группировки пользовались рядом привилегий. Одежда, способы передвижения, манера приветствия, полигамия, особая форма обращений к ним, право на торжественные похороны и т. д. и т. п.— все это резко выделяло верхушку общества из массы народа.

Наиболее резкий контраст в одежде был заметен у бакуба. Повседневная одежда мужчины представляла собой юбку до колен, сшитую из двух-трех кусков ткани, а женщины — один кусок ткани, обернутый вокруг бедер. В торжественных случаях бакуба носили одежду из материи, которую выделывали из луба, обрабатывая и размягчая его специальными деревянными колотушками. Женщины скрепляли пальмовыми волокнами множество маленьких треугольных, ромбовидных или прямоугольных кусочков луба, окрашенных в черный или коричневый цвета. Мужская же одежда делалась из гладкого одноцветного куска луба, на котором специальным молоточком были выбиты узоры. Представители знати наматывали вокруг бедер длинный кусок лубяной материи темно-красного цвета, украшенный черными розетками и прямоугольниками [231, с. 180—181].

Одеяние ньими отличалось своей красочностью и пышностью. Вот как описывал его уже известный нам Вольф: «Голова, прикрытая плетеной шляпой, была украшена воткнутыми в волосы перьями цапли и попугая, которые придерживались шпильками, искусно сделанными из латуни. Широкая (шириной в две ладони) красочная лента перекрещивалась на его груди с другой повязкой. Длинная (ниже колен) сборчатая юбка была соткана из волокон рафии и окрашена в красный цвет. Сборчатый передник на бедрах, сделанный из кожи буйвола (толщиной в большой палец) и украшенный цветными раковинами каури, придерживался крученым шнурком. Впереди на нем висел карман из шкуры дикой кошки, а справа — блестящий, кованный из латуни и инкрустированный медью кинжал. На руках и ногах надеты были браслеты — толстые медные кольца, а вокруг мощных голеней нанизанные на волокна раковины каури образовывали нечто вроде полусапожек. В правой руке глава бакуба нес скипетр — знак королевской власти — хвост буйвола, закрепленный на деревянной рукоятке, которая была украшена медью и раковинами каури. Лицо было раскрашено — вокруг глаз белые кресты, черные широкие полосы проходили по лбу, носу, вдоль верхней и нижней губ» [266, с. 236]. Подобное описание наряда ньими дал и М. Хильтон-Симпсон [151, с. 192].

У балуба и балунда столь резкой разницы в одежде не наблюдалось. Отмечено лишь, что знать носила только тканые одежды (остальные могли носить и выделанные шкуры — кроме леопарда) и много украшений.

Ньими обычно путешествовал, сидя в носилках, которые несли восемь крепких рабов. Непременным условием передвижения как ньими, так и любого знатного лица было наличие свиты, многочисленность которой зависела от ранга. Так, ньими сопровождало около тысячи воинов и слуг; его наместника в провинции Бан-гонго — лишь несколько человек. Столь пышной свиты не было у правителей балуба и балунда. Не было и столь торжественного выхода на богато украшенных носилках. Нередко можно было видеть знатного мулуба путешествующим в скромном плетеном кресле [102, с. 291], а мулунда — даже просто на плечах раба2.

В зависимости от положения, которое занимало в обществе то или иное лицо, разными были ритуалы приветствия. Л. Вольф оставил описания таких приветствий: рассказывая о первом посещении деревни баку-ба, он пишет, что глава ее «лег в знак покорности моему флагу и посыпал землей грудь» [266, с. 207]. В другом месте речь шла о встрече с воинами бакуба, ожидавшими прибытия ньими: они втыкали в землю копья, опускались на оба колена и кончиками пальцев обеих рук касались земли, а затем груди [266, с. 234]. Затем при появлении самого ньими весь народ падал на колени и оставался в таком положении все время, пока продолжалась беседа Л. Вольфа с главой государства [266, с. 235].

Подобное же разнообразие приветствий в зависимости от положения человека в обществе отмечал и Д. Ливингстон у балунда [39, с. 186]. Чем выше была ступень иерархической лестницы, на которой стоял знатный человек, тем большее высокомерие он проявлял. Э. Тордаи так передал впечатление, которое производил наместник провинции, населенной бангонго: «Изамбула НГенга был королевской крови и не делал из этого секрета. Его важность и высокомерие ни с чем нельзя сравнить, разве лишь с высокомерием английского маркиза. Изамбула НГенга обращал на простой народ не больше внимания, чем на червяка на стене. Толпа не существовала для него, а все, кто рождался в его провинции, были для него сбродом. Я уверен, что он просто не замечал людей, приветствовавших его. Я совершенно убежден, что их голоса никогда не достигали его ушей. Сияние, сияние, маленькая звезда — вот что такое Изамбула НГенга. Он светил как бриллиант в небе; важный, расфранченный, он медленно шествовал по улице, длинные одежды небрежно свисали с его плеч. Когда он останавливался, то превращался в статую. Когда я задал ему несколько вопросов, он небрежно махнул рукой в сторону одного из своих приближенных. Разве эти люди не знают его? Зачем ему, Изамбуле НГ енге, тратить силы на то, чтобы думать и отвечать? Разве недостаточно, что он живет и украшает мир своим присутствием?» [232, с. 81—82].

К привилегиям верхушки относилось и право полигамии. По существовавшим у этих народов обычаям жених должен был уплатить родственникам невесты выкуп, включающий в себя продукты питания, орудия труда, украшения и т. п. Таким образом, лишь состоятельные люди могли позволить себе иметь по нескольку жен. Вместе с тем число жен, являвшееся само по себе показателем богатства, служило дополнительным источником обогащения, так как в земледельческих обществах Африки именно женщина была основным работником, и именно ее труд представлял собой источник как необходимых для пропитания семьи продуктов, так и излишков, создававших дополнительное богатство.

Показателен пример деревни Кьомбо у балуба. Глава этой деревни на рубеже веков имел 21 жену, спустя год — 28, знатные люди этой же деревни — по две-три жены, остальные — по одной [119, с. 293]. Представители знати имели целые гаремы, а у верховных правителей иногда было до сотни жен [231, с. 26; 257, с. 178].

На примере балуба можно проследить и социальный характер погребальных обрядов. Простых общинников хоронили в неглубоких могилах, куда складывали ке-рамические горшки, медные кресты «ханда» и т. д. Подобные могильники были обнаружены при раскопках в районе Санга [191]. Похороны же знатного лица отличались необыкновенной пышностью и торжественностью. Во время церемонии погребения знати, особенно самого мулохве или его ближайших родственников и сановников, еще в середине прошлого столетия приносили в жертву рабов или преступников. Немалую роль в выборе жертв играла личная неприязнь и политический антагонизм. Во второй половине XIX в. эти жертвоприношения были уже отменены, но пышность и торжественность похорон осталась [111, с. 95 и далее]. Такая разница в погребениях отмечена и у балунда [235, с. 28].

Как уже говорилось, главы провинций и округов были связаны вассальными узами с верховными правителями (мулохве, ньими, муата ямво). Им приходилось нести военную службу, создавать военные отряды, следить за своевременным и точным выполнением всякого рода повинностей, которые несли рядовые общинники (выплатой дани, трудовыми повинностями и отработками) [257, с. 79, 182, 197]. Нерадивое отношение к своим обязанностям, превышение власти, а тем более прямое неповиновение верховным правителям жестоко наказывались. В зависимости от тяжести преступления этих должностных лиц ждало смещение или смерть, а их родственников — продажа в рабство. Права их были, таким образом, условными.

Более четко оформилась эта группа у бакуба. Там обладание высшими постами стало уже привилегией замкнутой группировки — кровных родственников ньи-ми. Кумакан сосредоточили в своих руках как политическую и фискальную власть, так и основные источники дохода. Так обстояло дело у бушонго. В других этнических группах, входивших в состав государства Куба, такие должности занимали представители местной знати. На низшие (главы небольших округов и отдельных деревень) юридически могли претендовать и лица незнатного происхождения, но на деле эти посты за значительное вознаграждение занимали представители богатых и влиятельных семейств [248, с. 126], которых затем утверждал ньими. Когда Хэррей в одной из деревень бакуба спросил жителей, почему они выбрали главой именно этого человека, ему ответили: «Потому что он богат и знатен» [147, с. 176—177]. Кандидат должен был уплатить центральной власти 15 000 каури, а затем устроить девятидневный праздник для всех желавших в нем участвовать [231, с. 73]. Понятно, что это было не каждому под силу. К концу XIX в. некоторые должности уже начали передаваться по наследству [147, с. 175]. Постепенно несколько знатных семей забрали все «выборные» должности в свои руки.

У балуба же не сложилось замкнутой касты обладателей высших должностей. Наряду со знатным по происхождению главой провинции или округа мог стать и выходец из народа. Однако, для того чтобы добиться назначения на ту или иную должность (а бафуму назначал сам мулохве), необходимо было с помощью подарков (рабынь, слоновой кости, ружей, медных крестов «ханда» и т. п.) завоевать расположение главы государства. И здесь постепенно все важные посты сосредоточивались в руках состоятельных семейств. Должность отца или дяди по матери доставалась сыну или племяннику. Плата за нее была скорее символической, а на деле шло превращение должности в наследственную.

У балунда в касту обладателей высших должностей помимо собственно балунда входили и представители знати покоренных народов через реальные, а иногда символические матримониальные связи считавшиеся родственниками правящей династии муата ямво. И здесь, как у балуба, для утверждения права на власть, необходимо было отправлять подарки верховному правителю, чтобы получить от него официальное признание и символы власти.

Положение низших представителей этой социальной группы было двойственным. С одной стороны, глава деревни внешне выполнял функции старейшины доклассового общества. Формально сохранялся принцип выборности, права его ограничивались советом знати, а иногда и народным собранием. Он осуществлял управленческую и судебную власть внутри деревни, он же совершал культовые обряды. На деле же мог быть выбранным только состоятельный человек. С другой стороны, должность главы деревни давала дополнительные источники обогащения — присвоение части дани. Глава деревни становился уже не правителем в маленьком обществе равных, не защитником интересов общинников, а простым исполнителем приказов свыше, низшим звеном управленческого аппарата, частью государственной машины, простым сборщиком дани. В его компетенции оставались лишь мелкие дела (разводы, ссоры, мелкие кражи).

Доходы глав провинций, округов, деревень складывались прежде всего из дани. Насколько вырвалось вперед государство Куба, видно и по методам сбора дани. У балуба и балунда это сохранившееся надолго «полюдье». У балуба сбором дани занимался сам мулохве с военными отрядами или лицо, его заменяющее [119, с. 774].

Еще и в конце прошлого столетия методы сбора дани практически не отличались от сложившихся в течение веков. Это было то же «полюдье», из-за которого Кемерон довольно долго не мог встретиться с Касонго.

Во время отсутствия его заменяла главная жена. По свидетельству того же Кемерона, «народ обычно считает посещение своего сюзерена величайшим бедствием, которое только может обрушиться на них» [111, с. 53]. Во владениях балунда сбор дани проводился подобным же образом.

Напротив, в государстве Куба этот процесс был более организован и упорядочен через сложную систему управленческого аппарата. При дворе ньими существовало фискальное «ведомство» из трех сановников, в руки которых попадала вся собранная дань. Походы дружин ньими (сам он в них не участвовал) носили чисто карательный характер и совершались лишь в случаях систематического уклонения от выплаты дани.

К этому основному источнику доходов и богатства прибавлялись и некоторые другие. Прежде всего, немаловажную роль среди них играла монопольная внешняя торговля на слоновую кость и рабов (у балуба и балунда), латунь (у бакуба). Все караваны, проходившие через земли балунда, находились под постоянным контролем муата ямво. Торговцы обязаны были все поступления передавать непосредственно в Мусумбу, резиденцию верховного правителя. Такая практика сохранялась вплоть до конца XIX в. [38, с. 228].

Во второй половине XIX в. особенно оживилась торговля во внутренних областях Африки, и на землях балунда появилось много чужеземных торговцев — и анго-лезских помбейруш, и европейских путешественников, и арабо-суахилийских купцов. Значительную часть дохода стали приносить торговые пошлины и взимания своеобразных «таможенных сборов». Если Ласерда и Баптиста довольно свободно проникли во владения Казембе, то Ливингстону уже пришлось выплачивать такой налог: «Спустя долгое время после того, как мы через посыльных дали знать о себе главе поселения, нам было передано, что за разрешение на проезд через его страну ему в качестве уплаты нужно дать или раба, или бивень слона, или медные кольца, или дорогую раковину. Нам сказали, что без такого подарка никому не разрешалось не только проезжать, но даже увидеться лично с этим вождем» [38, с. 221]. Такую же мзду надо было платить, например, при переправе через реки [38, с. 222—234].

Немаловажную статью дохода составляли и рыночные сборы. На первый взгляд они были не столь велики. Но пример государства Куба показывает, что этот первый взгляд ошибочен. Так, посетитель рынка должен был уплатить три каури в пользу государства (читай — ньими). Если учесть, что на одном рынке Кабао за день бывала не одна тысяча человек [266, с. 252], станет ясно, что и эти сборы приносили немалый доход.

Наконец, еще один источник пополнения казны правителя — многочисленные штрафы и оплата истцом и ответчиком судебного разбирательства.

Поз емельные отношения. Однако основным источником существования верхушки общества в государствах Куба, Луба и Лунда оставались присвоение прибавочного продукта через систему данни-чества (у покоренных народов) и взимание регулярных податей (у соплеменников). То и другое базировалось на поземельных отношениях.

Здесь, как и во всех доколониальных государствах Африки, господствовало коллективное землевладение. Подлинными хозяевами земель считались духи предков. Ныне живущие же якобы только пользовались ими с разрешения настоящих владельцев. Это разрешение община «получала» во время особых обрядов. К духам предков обращали

сь перед земледельческими работами, охотой, началом большой рыбной ловли, добычей руд. Например, на медных разработках Шабы каждый год балуба обращались к духам предков с такими словами: «Вы открыли для ваших детей чрево гор, разрешите нам достать сокровища» [148, с. 382].

Однако на практике существовала целая иерархия прав на землю, строго соответствующая иерархии управленческих должностей. Верховными правами на землю обладали ньими, мулохве, муата ямво [97, с. 197—198; 147, с. 725; 247, с. 120; 257, с. 198]. Они могли даровать своим приближенным земельные владения, охотничьи угодья, солончаки, пальмовые рощи и т. п. Если вассалы, по мнению верховных правителей, управляли недостаточно хорошо своими владениями, последние могли быть отобраны и переданы другому лицу [156, с. 38; 195, с. 145—147].

В провинциях и округах контроль над землепользованием осуществляли главы провинции и округа, назначаемые сверху. Проходил процесс фактического присвоения земель верховными правителями. Он далеко зашел у бакуба. Так, ньими имел отдельные «дворцовые» земли, на которых создавались деревни невольников. Именно они удовлетворяли непосредственные потребности двора в сельскохозяйственных продуктах. Во второй половине XIX в. подобные же земли появлялись и вокруг резиденции муата ямво. Наконец, в пределах отдельной общины землепользование контролировал глава деревни, который обычно выбирался из старейших представителей знатного рода первопоселенцев. Он символизировал единство общины, связь с духами предков. Но если у бакуба глава деревни сосредоточивал в своих руках как политическую власть, так и право контролировать землепользование, то у некоторых групп балуба и у балунда на их «прародине» сохранялись два высших лица в деревне: одно осуществляло политическую и судейскую власть, второе — «мвине нтанда» (сама земля) — контроль над землей3. Последний являлся потомком первых поселенцев и, следовательно, был связан кровным родством с предками, подлинными хозяевами земли.

Такой «мвине нтанда» разрешал или запрещал переселенцам пользоваться землями деревни, следил за строгим соблюдением границ участков. Он улаживал споры, возникавшие по поводу использования пустошей, был организатором коллективных охот и, наконец, собирал дань со всех жителей деревни и передавал ее высшей власти.

«Владыка земель» нередко злоупотреблял своей властью. При новом разделе земли иногда лучшие и большие участки земель передавались им родственникам или приближенным. Он узурпировал право на коллективные земли деревни (участки саванн, леса и т. п.) и нередко распоряжался ими как своей собственностью. Согласно обычному праву, земельный участок после смерти его временного владельца (если урожай еще не был собран) автоматически переходил ближайшему родственнику покойного. Если «владыка земель» не состоял в родстве с последним, он не имел права вмешиваться в это «семейное дело». На практике, однако, нередко «владыка земель» присваивал его себе или передавал кому-либо из своих приближенных. Несомненно, именно «владыка земель» имелся в виду, когда Г. Малангро рассказывали о неоднократных случаях обмена земель: плодородных участков на речку, богатую рыбой, лесных угодий на рабов и т. п. [179, с. 246]. Безусловно, люди, совершавшие эти акции, не могли быть простыми общинниками. Ведь если поля хотя бы временно находились в пользовании отдельных домохозяйств, то леса и места ловли всегда оставались коллективными владениями деревни, и лишь ее глава мог взять на себя смелость распоряжаться ими.

Правители округов и деревень в конце прошлого века продавали колонизаторам земли как свои собственные. Проявлением этого процесса узурпации коллективного владения стало заявление одного из «владык земель»: «Эти земли — мои» [184, с. 118]. Наряду с обменом земель появилась и аренда. Вопрос о передаче прав на землю другому лицу или семье согласовывался с главой деревни и деревенской знатью, при этом доход (плата за аренду) делился между ними или (значительно реже) использовался на общие нужды [251, с. 18]. Таким образом, право коллективного пользования все чаще узурпировалось знатью.

Следует отметить, что принцип, согласно которому подлинными хозяевами земель считались предки первопоселенцев, неукоснительно соблюдался даже при всех многочисленных завоеваниях. Так, например, завоевание земель балуба байеке во главе с Мсири не изменило социальной структуры балуба. Мсири и его воины влились в высший слой знати, получая свою долю прибавочного продукта от самого мулохве. Непосредственными правами на землю они не обладали.

Формальное противоречие между юридическими правами на землю местных народов и присвоением прибавочного продукта завоевавшими их балунда наблюдалось во всех далеко отстоявших от «прародины» балунда областях: Шинде, Казембе, Мусонкатанда и др. Так, даже в конце XIX в., как отметил Ливингстон, т. е. спустя почти 200 лет после завоевания, резиденция самого казембе стояла на земле некоего Перембе, потомка первых поселенцев. Остатки этих представлений сохранились до середины XX в., когда в Замбии, в районе Луа-пулы, владыками земель считались ауши, шила и другие, а не балунда [124, с. VII]. Здесь сохранялось сложившееся в течение веков завоеваний своеобразное двоевластие, напоминавшее двух глав деревни у балуба, с той разницей, что здесь в роли «владык земель» выступали представители местных народов, а в роли политических и военных правителей — завоеватели-ба-лунда [124, с. V].

Каждый «владыка земли» отвечал за плодородие земли и за рыбные богатства на территории, принадлежавшей его общине. Та же ответственность на всех землях Казембе возлагалась на самого казембе. Мы уже говорили о ежегодных обращениях к духам предков у балуба перед началом рудных работ. Подобные же церемонии, сопровождавшиеся принесением жертв духам предков (маниоковой каши, пива, зерна и т. п.), проводились у балунда ежегодно перед началом рыбной ловли и началом посева, а также в праздник первинок. Первая церемония сохранилась вплоть до середины нашего столетия; две другие практически перестали отмечаться, их проводила лишь небольшая группа бемба, жившая в районе Каньембо [127, с. 212—230].

Такого рода взаимоотношения между завоевателями и завоеванными — не редкость в Африке. В частности, согласно Д. У. Пореко, фульбе на Фута-Джаллоне стали лишь «временными пользователями земли», а «по праву и фактически» истинными владельцами ее оставались диалонке и другие народы плоскогорья [208, с. 77—79]. Все эти рассуждения справедливы, кроме, пожалуй, одного— следовало бы зачеркнуть слово «фактически», так как диалонке, подобно ауши и другим народам берегов Луапулы, оставались владельцами земель предков лишь юридически, а отнюдь не фактически. И прав С. Я- Козлов, называя эти выводы формально-юридическим подходом к вопросам собственности [31, с. 134]. К. Маркс неоднократно подчеркивал, что отношения собственности должно исследовать «не в их юридическом выражении, как волевых отношений, а в их реальной форме, то есть как производственных отношений» [4, с. 26].

Если же подходить с реальных позиций к вопросам землевладения и землепользования в Африке, в частности в рассматриваемых нами государствах, мы увидим, что эти юридические формы лишь прикрывали постепенно складывавшуюся фактическую власть верхушки общества над землями бакуба, балуба и балунда.

Свободные общинники. Основную массу населения в этих государствах составляли свободные об-щинники. Некоторые исследователи полагают, что род (клан), а внутри него большая семья были в конце XIX в. и по сей день продолжают оставаться важнейшей ячейкой общественной и хозяйственной жизни этих народов. Таковы утверждения многих историков, в их числе Э. Тордаи, Я. Вансина, Э. Ферхюльпен, Д. Бау-манн и др. Действительно, в жизни бакуба, балуба и балунда сохранялось и даже продолжают сохраняться немало черт, характерных для доклассовых отношений.

В частности, действительно удается обнаружить широкую группу родственных семей, которая, давно утратив экономическое единство, долго сохраняла отдельные черты родовой организации. У бакуба, например, большую роль играли объединения нескольких родственных семей, состоявших из представителей трех-четы-рех поколений и имевших общее происхождение по женской линии. «Линьяж», как называют подобную группировку европейские исследователи, на языке бушонго носила название «икуун» ( «чрево»); ее ядро составляли мать с сыновьями [248, с. 65]. Каждый икуун имел своего главу — старшего мужчину (старший из братьев матери) или (при отсутствии братьев матери) старшую женщину семьи.

Члены икуун — братья с женами и детьми — живут раздельно, ведут отдельное хозяйство, однако сохраняют тесные связи между собой.

Хотя власть главы икуун давно стала формальной, сохранилась другая черта, объединяющая членов икуун,— наличие общей кассы. В конце XIX в. и ранее на эти средства выкупали родственников из рабства, покупали рабов и т. п. Эта форма семейной связи существует и ныне. Каждый член икуун должен около половины своих доходов передавать в общую кассу, содержимое которой предназначается для помощи нуждающимся родственникам [248, с. 65]. В наше время из нее выплачивают долги, обеспечивают лечение членов икуун и т. п.

Таким образом, группировка икуун сохраняет отдельные черты большой семьи (наличие старшего, общей кассы, взаимопомощь ее членов), но отсутствие совместного поселения отличает ее от семейной общины.

Существовала у бакуба и более широкая группа родственных семей, которая, утратив экономическое единство, сохраняла отдельные черты родовой организации. Это «илоонк» — объединение родственных семей, ведущих происхождение от общего предка. Внутри них со-хранялся материнский счет родства и некоторые черты материнского права. Нередки были и уксорилокальные поселения; значительную роль играл дядя по матери. Элементы материнского права видны и в правилах на-следования имущества. У бакуба преимущественное право имели родственники по женской линии: дяди со стороны матери и племянники — сыновья сестер. Дети же, согласно материнскому праву, считались членами чужого рода и совсем исключались из списка наследников. Только старший СЫР МОГ претендовать на наследство, да и тот занимал лишь десятое место в списке претендентов [231, с. 91—98; 248, с. 47].

Илоонк сохранял строгую экзогамию. В глазах бакуба были совершенно недопустимы браки между лицами, бывшими хоть в отдаленном родстве по материнской линии. Даже в наши дни запрещаются брачные союзы между родственниками шестого-седьмого колена [248, с. 28].

Когда-то запрещались браки между лицами, имевшими одно и то же «икина бари». На рубеже XIX— XX вв. такие браки были исключительно редки и рассматривались стариками бакуба как нечто недозволенное [231, с. 117]. Что же такое икина бари? Это запрет, иначе говоря, табу, на употребление в пищу мяса определенного животного или птицы, а также на использование в качестве одежды или украшения шкуры животного или перьев птицы своего икина бари. Несоблюдение табу вызывало, по верованиям бакуба того времени, болезни или даже смерть провинившегося. Наследование икина бари шло по отцовской линии; табу по матери соблюдалось, но не так строго и не всю жизнь, да и то только в одном поколении. Женщина, выходя замуж, получала икина бари своего мужа.

Ко времени посещения бакуба Э. Тордаи (1907— 1909) этот обычай был почти совершенно забыт. Не существовало никакого культа животных, хотя изредка и проводились коллективные танцы всех, имевших одно икина бари.

Сейчас нельзя даже сказать с уверенностью, какой именно круг лиц объединяло икина бари. Нередко (но далеко не обязательно) это были жители одной деревни, но иногда в одном поселении жили представители разных икина бари, а одно и то же икина бари встречалось в различных деревнях и даже этнических группах.

Э. Тордаи полагал, что не было никакой связи между таким табу и принадлежностью человека к определенной родственной группировке [231, с. 117]. Однако не видно ли в этом отмирающем обычае остатков родовых отношений? С течением веков распался древний род, исчезла его экономическая основа, ослабли родственные узы, исчез и культ животного-предка. Остались лишь традиционные запреты на охоту на это животное. Отправление культа табуированного животного — тотема рода со временем потеряло мистический смысл, а позднее этот обычай вообще исчез.

Сохранились лишь экзогамия да ряд остаточных яв — лений в родовых отношениях, таких, как сорорат (брак с сестрой умершей жены), обычаи избегания (подробнее см. ниже), «шуточное родство» и т. д.

Подобные обычаи сохранялись в течение долгого времени и у других народов Африки [47; 161].

В социальной жизни балуба также можно легко обнаружить пережиточные формы кровнородственных отношений. Несколько родственных семей, происходивших от одного общего предка, объединялись в «кисака». Внутри большинства их родство велось по матери, а особо важную роль играл ее брат. Именно он, а не отец, был ответствен за воспитание племянников — детей сестры, к нему же обращались за советом, за разрешением на женитьбу, именно он выплачивал выкупы за племянников и, если они совершали проступок, защищал их [119, с. 290—291]. Именно от брата матери, а не от отца, молодые люди получали в наследство и имущество и должности. Нередко дети вообще исключались из списка наследников отца или в лучшем случае стояли на самом последнем месте в этом списке [119, с. 785].

Внутри кисака браки между ее членами и самыми отдаленными родственниками по женской линии были запрещены. Однако брачный союз двоюродных брата и сестры по линии отца разрешался [119, с. 305].

Остатки родовых отношений, старых предубеждений к представителям чужого рода, вошедшим в семью, со-хранились в интересных обычаях избегания родственников по свойству. Основные лица, на которых распространялся этот обычай у балуба,— молодой супруг и мать его жены. Зять относился к своей теще с подчеркнутым уважением, но, встретившись с ней, он должен был отвернуться. Так продолжалось до появления в молодой семье первенца. Но и после этого, хотя зять уже имел право приветствовать свою тещу при встрече, ему не разрешалось касаться ее руки, в то время как с отцом жены он здоровался за руку [257, с. 178].

Подобные кисака и илоонк объединения родственных по женской линии семей, существовали у балунда. Они носили название «чивуалика» [97, с. 158—159] — «те, кто вышли из одного лона». Нередко подобные группировки сохраняли общее имя [97, с. 159; 126, с. 4]. Как у бакуба, так и у балунда члены его были связаны отношениями взаимопомощи; представители таких чивуалика, живущие разбросанно и не часто встречавшиеся между собой, собирались и продолжают собираться в наши дни для отправления обрядов, как, например, похоронных [235, с. 28]. Ни у одного из изучаемых народов не сохранилось культов таких родственных группировок. Правда, каждый илоонк имел свою святыню (идола), культовый предмет из дерева или железа, который хранился у вождя, но никаких культовых праздников, связанных с ним, не проводилось.

Сообщение Л. Вольфа, первым из европейцев побы-вавшим в государстве Куба, о том, что ребенка бакуба хоронили на родине его матери [266, с. 243], может рассматриваться как свидетельство существования родовых кладбищ. Более поздних сообщений о подобных обычаях у какого-либо из изучаемых народов нет.

Как видно, родовые пережитки у этих народов были довольно многочисленны, но ни родовых кладбищ, ни общей родовой собственности, ни коллективных работ, ни родовых культовых праздников не сохранилось. Кровная месть и круговая порука, защита и помощь родственников хотя еще и существует здесь, но перешли, как мы увидим ниже, к более узким родственным группировкам. Трудно согласиться с теми авторами, которые утверждают, что у бакуба, балуба и балунда в период европейской колонизации Африки и даже в наши дни родовая организация представляет собой основу общественных отношений. На самом же Деле она начала распадаться еще в XVI—XVII вв., когда складывались и развивались государственные образования в Центральной Африке. Это признают и некоторые западные авторы, предпочитающие вместо общераспространенного термина «клан» употреблять определение «группа родственных семей» [231, с. 91—98; 248, с. 47].

В повседневной жизни этих народов можно заметить свидетельства борьбы материнского и отцовского права. Их дают многие материалы конца XIX—XX в. Господствующей формой поселения давно стало вирилокальное. Икина бари у бакуба, как мы видели, наследовалось уже от отца, хотя временно и имело силу икина бари матери. Женщина же, выйдя замуж, уже принимала икина бари своего мужа. Эта же борьба нашла отражение еще в одном обычае бакуба: при рождении ребенку давали два имени, причем одно из них давалось родственниками по матери, а другое — по отцу; когда ребенок вырастал, он сам выбирал себе одно из них [66, с. 243]. В списке родственников, имевших право на наследство, уже появились лица, совершенно недопустимые для материнского рода,— отец, сын, дядя и другие родственники со стороны отца. Участились попытки отца установить в семье неограниченную власть: у балуба появились случаи продажи в рабство дочерей и даже жен, формально принадлежавших к иному роду, нежели отец.

Обычай сорората, отмеченный у балуба, тоже характерен для патриархальных отношений. Постепенно то значительное место, которое занимал в жизни семьи брат матери, стал занимать отец. Возможно, одним из объяснений браков правителей с сестрами является, как уже говорилось, стремление примирить материнское и отцовское право 4

Сообщения о народах бассейна Конго, на наш взгляд, достаточно убедительно свидетельствуют о несостоятельности утверждений о чрезвычайной архаичности материнского права, свойственного якобы только первобытному обществу. Мы видим, что здесь при сохранении материнского права (хотя в борьбе с отцовским) стал возможен процесс складывания государственности.

Многие наблюдатели й ученые, изучавшие быт и историю народов бассейна Конго, утверждали, что у ба-куба, балуба и балунда существовали, и даже кое-где сохранились до наших дней, большие семьи. Так, наиболее авторитетный исследователь бакуба Я. Вансина выделял малую, или первичную, семью (nucleaire), в которую входили лишь муж и жены с маленькими детьми, и большую семью (grand), включавшую и родителей супругов [248, с. 47].

У балуба Э. Ферхюльпен рядом с семьей в узком смысле слова (мать, отец, дети) отмечал наличие семьи в широком смысле слова (famille etendu), включавшей несколько семей, ведущих происхождение от общего предка. В такую семью входили братья, сестры, их дети и внуки, кроме того, «чужаки, которые вошли в семью в силу свойства (братья, сестры и родители жены), контракта (клиенты) или силы (рабы)» [257, с. 177].

К. Бро подобного же типа ступени видел у балунда: «семья в узком смысле» — отец, мать, дети и «семья в широком смысле», которая, как и у балуба, помимо кровных родственников включала в себя и «свана» — людей, вошедших в семью взамен убитого ее члена, потомков «рабов» и кабальных должников [97, с. 158].

Но и сами авторы отмечают, что эти определения в достаточной степени условны. Так, Я. Вансина предполагал, что единственной формой связи малой семьи со старшим поколением являлось воспитание бабушкой внуков, да и то это не было обязательным правилом. Эту ячейку, безусловно, нельзя считать большой семьей в научном понимании этого слова. Более внимательное рассмотрение взаимоотношений членов этих группировок убеждает нас, что, по-видимому, у бакуба, балуба и балунда уже в XIX в. не существовало такого рода «больших семей», которые отмечены советскими исследователями у других народов Африки [31; 32; 36; 60 и др.].

Эти объединения не представляли собой единого целого. Ни у одного народа, в частности, не было совместных поселений родственных малых семей, а также нет никаких сведений о коллективной собственности, коллективном труде или коллективных трапезах. Сохранилось ЛИШЬ чувство родства, близости и как следствие право и обязанность взаимопомощи близких родственников. Однако отсутствие, как уже говорилось, общих поселений и жизни одной семьей отличает, например, группировку семей братьев от семейной общины.

Основной ячейкой общества была «малая семья», в которой сохранялась определенная экономическая и социальная свобода женщин. В отличие от глав патриархальных семей у большинства народов Африки здесь ни муж, ни отец не обладали неограниченной властью в семье. Женщины бакуба, балуба и балунда имели собственные орудия труда, посуду, украшения. Замужняя женщина иногда жила даже самостоятельно, экономически не завися от мужа. Это заметил еще П. Колль: «Муж не продаст свою свободную жену, не избежав мести со стороны оскорбленной семьи» (родителей жены.— Авт.) [119, с. 342].

При разводе родители такой женщины обязаны были вернуть выкуп, заплаченный когда-то ее бывшим мужем [119, с. 290—291; 152, с. 382]. Если женщина вновь выходила замуж, выкуп возвращал ее новый муж. Однако, если причиной развода была неверность мужа, он не получал выкупа. Такую легкость развода не смогла преодолеть даже католическая церковь [248, с. 42].

Семья, таким образом, сохраняла в какой-то мере признаки парной. Хотя она могла быть довольно много-численной, тем не менее по сути своей она оставалась «малой семьей», состоявшей лишь из супружеской пары (или мужа и нескольких жен) и маленьких детей. Она являлась отдельной (и основной) хозяйственной единицей.

Женатые сыновья всех трех народов, образовывая новую семью, новый очаг, строили отдельные хижины, где вели собственное хозяйство, совершенно независимое от хозяйства родителей. Холостяки, вдовцы, разведенные супруги жили совершенно самостоятельно, не входя ни в одну семью [248, с. 48].

Все сельскохозяйственные работы проводились силами такой отдельной малой семьи. Иногда использовался труд лично зависимого населения (см. ниже). Нередко на поле работал и жених, отрабатывая установленный обычаем выкуп за невесту.

У всех трех народов, как у большинства народов Африки, господствовал захватный способ освоения земель. Особенно ярко проявлялся он у балуба и балунда. Сам земледелец, а не деревенский коллектив, выбирал себе участок, определял его размеры, продолжительность использования, а также ассортимент сельскохозяйственных культур. При низком уровне развития сельскохозяйственной техники и наличии значительного количества свободных земель не могли сложиться ни передельная система земледелия, ни принудительный севооборот, так хорошо знакомый нам по русской общине. В процессе производства у балуба, бакуба и балунда семьи, населявшие деревню, сохраняли полную само-стоятельность.

Эта полная хозяйственная самостоятельность семьи и была причиной того, что деревни бакуба, балуба и балунда рассматривались как простая совокупность разрозненных семей, не имевшая внутренних связей. Типично, например, высказывание В. Бартона о деревнях балуба [106, с. 150]. Однако еще M. M. Ковалевский показал, что передельная система устанавливается на сравнительно позднем этапе развития сельской общины и при освоении практически всех земельных угодий. На ранних же этапах общинный характер землевладения проявляется прежде всего в запрещении захвата земель чужаками —нечленами общины [30, с. 5—7, 81]. Уроженец общины мог в любое время и в любом месте расчистить свободный участок, обрабатывать его. Земельные права его можно определить как владельческие; такой участок, как правило, передавался по наследству. Чужак же имел право занять участок лишь на правах пользования и только с разрешения главы деревни [179, с. 114—115].

Более строго это правило соблюдалось на землях бакуба, которые расселены были довольно компактно и тесно по сравнению с балуба и балунда. Но даже во владениях балунда, где, как подчеркивают все наблюдатели, в конце XIX в. свободных земель было значительно больше, действовали те же самые законы. Во владениях Казембе, например, новую деревню можно было основать только с разрешения властей [126, с. 8].

Ограничение деревенским коллективом свободы заимок, производимых отдельными семьями,— характерная черта общинного землевладения у этих народов.

Границы каждой деревенской общины были строго определены [119, с. 770; 190, с. 69; 231, с. 906]. Во владении деревенского коллектива, как уже говорилось, были пустоши, охотничьи угодья, болота и реки, а иногда рудники и соляные копи. Отдельные участки леса могли принадлежать той или иной деревне. В то же время большие лесные массивы рассматривались как владение нескольких близлежащих общин. Здесь разрешалось охотиться, собирать плоды, но запрещена была вырубка и расчистка полей.

Деревня в целом сохраняла и право на участки, оставленные под залежь. Никаким формам отчуждения земли не подлежали, если только сами жители не покидали их.

Община выступала как единое целое не только в отношении к земле. Так, если во владениях ее было убито крупное животное, оно принадлежало всем жителям деревни. Члены деревенской обшины были связаны круговой порукой. Кроме того, в их обязанность входило оказание помощи друг другу (выкуп из рабства, уплата долгов и т. п.). Средства, предназначенные на общие нужды, отчислялись из дани, уплачиваемой каждой семьей деревни (так, у балуба, например, каждая десятая корзина рыбы) [190, с. 71]. На эти скудные средства, в частности, содержались одинокие старики.

Родовая община у этих народов распалась, по-видимому, задолго до конца XIX в. В одном поселении могли жить члены разных илоонк, бисака и чивуалика [104, с. 149; 106, с. 769; 248, с. 91—92]. Нередко рядом с коренными жителями строили себе хижины и переселенцы; иногда в деревню вливались целые группы чужаков [119, с. 43]. Более того, во владениях балунда (за пределами их «прародины» на Касаи) можно было встретить деревни, где жили представители даже разных этнических общностей. В родовой общине, как известно, чужаки становились полноправными членами лишь после символического усыновления и принятия в члены рода. У бакуба, балуба и балунда этого не требовалось, достаточно было разрешения деревенских властей.

В таких деревнях рядом с семьями свободных жили и вольноотпущенники и потомки рабов, которые пользовались равными правами с другими односельчанами, хотя не были связаны с ними кровным родством и даже принадлежали к иным этническим общностям.

Таким образом, здесь имеет место община соседская, т. е. социальное объединение людей, не связанных кровным родством [3, с. 418]. Она вполне соответствует определению «земледельческая община»: сохраняется право владения обрабатываемой землей, а пользование ею переходит уже к отдельным домохозяйствам.

Хотя общинники сохраняли личную свободу, процесс постепенного закабаления общины уже начался. С одной стороны, это выражалось в неравном положении по отношению к земле рядовых общинников и вождей. С другой — каждая община выступала и как податная единица. В виде платы за пользование землями, принадлежавшими общине, рядовые члены ее обязаны были выполнять определенные повинности. Одна из них — трудовые отработки: строительство жилища для должностных лиц разных рангов; возведение укреплений; участие в больших охотах; сопровождение знатных лиц в путешествиях [119, с. 936; 156, с. 39; 257, с. 194]. Кроме того, на деревню возлагалась обязанность поддерживать в хорошем состоянии дороги [104, с. 328]. Отработки не включали в себя сельскохозяйственных работ и носили хотя и обязательный, но нерегулярный характер. Они еще не были упорядочены, как в других африканских государствах, например в Западном Судане [33, с. 45; 36, с. 63; 60, с. 111].

Другая обязанность общинников — уплата дани. Последняя, уже став регулярной и обязательной, приближалась к натуральной ренте. Такая дань (миламбо у балуба и илаам у бакуба) состояла в основном из продуктов земледелия (маиса, маниоки, муки, фасоли, пальмового масла и вина, арахиса), собирательства, рыбной ловли и охоты. При этом вся слоновая кость, шкуры леопарда и перья орла обязательно подносились знатному лицу [247, с. 945]. Дичь можно было заменить мясом голубей или домашней живности (кур, коз, свиней). Точных размеров дани еще не существовало, но шел постепенный процесс установления определенного соотношения имеющихся продуктов и дани. Так, из десяти корзин рыбы рыбак оставлял себе только четыре. Остальные шесть распределялись следующим образом (это распределение проводилось главой деревни): одна корзина предназначалась для стариков деревни; три отдавались главе деревни и его родственникам; и, наконец, две последние шли в уплату дани высшей власти. Если же рыбак сам принадлежал к кругу родственников главы, он оставлял себе семь корзин из десяти [190, с. 71]. Ремесленники платили дань изделиями своего труда (тканями, горшками, браслетами и т. п.) [247, с. 925]. В районах, богатых залежами меди и железа, в пользу главы деревни, в зависимости от размеров добычи, отдавалась одна или несколько корзин руды [148, с. 350].

В XIX в., когда на территорию государства Луба совершались частые набеги с целью захвата «рабов», рядовой воин имел право сохранить для себя одного пленника из трех или двух из четырех. Остальных глава отряда передавал главе округа, тоже оставляя себе немалое число «рабов» [119, с. 824].

Размер дани был четко определен в зависимости от семейного положения члена общины, как это было у балунда. Наибольшую тяжесть несли холостяки, что же касается женатых балунда, то чем больше они имели детей и племянников [97, с. 197—198], тем меньше они платили.

Размеры дани также зависели от местонахождения деревни. Так, в Лунда, например, деревни, расположенные в непосредственной близости от Мусумбы, платили даиь дважды в год, тогда как отдаленные — один раз. Пограничным же деревням нередко приходилось платить дань и одному и другому главе «княжеств».

Прикрепления к земле здесь еще не знали. Так, если кому-нибудь жизнь во владениях «своего» вождя не нравилась, он мог переселиться в другой округ или провинцию [119, с. 43]. На новых землях эти переселенцы (иногда целые деревни) несли трудовую повинность и платили подати, так же как и коренное население. Но они «теряли все права, принадлежавшие им по рождению» [106, с. 150—152]. Припущенники стояли вне деревенской общины, которая их приютила, не участвовали в обсуждении ее дел, не занимали видного положения, не избирались сами и не имели права участвовать в выборах. В. Бартон определял их как крепостных Казембе (serves) [106, с. 152]. Однако о подлинном закрепощении, по нашему мнению, говорить еще нельзя. Скорее, это напоминало положение греческих метеков. Такие крестьяне, бежавшие от произвола своего феодала, хотя и не утрачивали личной свободы, но попадали в значительно большую экономическую и правовую зависимость.

Ремесленники. Разная степень социального развития в государствах Куба, Луба и Лунда видна и в особенностях положения ремесленников, которые удается проследить по нашим источникам. Как уже говорилось, у бакуба процесс отделения ремесла от земледелия зашел значительно дальше, нежели у двух других народов. Правда, и у бакуба не сложилось особых ремесленных каст, как, например, в странах Западного Судана, но этот процесс уже начинался: здесь уже выделялась группа населения, ставшая отдельной социальной группировкой,— это ремесленники, живущие в Му-шенге, резиденции ньими. При дворе работал громадный штат кузнецов, ткачей, резчиков по дереву и т. п. Достаточно сказать, что в столице насчитывалось 17 корпораций ремесленников и лиц свободных профессий: танцоров, певцов, музыкантов и т. д.

Ремесленные корпорации представляли собой замкнутые группы, где ремесло передавалось по наследству, а главы их были в то же время главами ведущих родственных союзов. В структуре ремесленных корпораций сохранялся кровнородственный принцип.

Однако и у бакуба характер ремесленного производства остается неясным до конца. Известно лишь, что оно было индивидуальным и ни мастерских, ни разделения операций не существовало. Единственное упоминание в наших источниках о наличии у бакуба louages de service, под которым, вероятно, подразумевалась работа на заказ, дало основание некоторым исследователям говорить о существовании «аренды услуг» и серийного производства [251, с. 17]. Учитывая характер труда ремесленников столицы, можно согласиться с подобным утверждением. Совершенно ясно, что такая работа, как, например, изготовление деревянной скульптуры умершего ньими, могла быть только работой на заказ.

Многое, в частности степень личной зависимости ремесленников от верхушки общества, остается неясным.

Несомненно, однако, что ремесленники образовывали в обществе бакуба самостоятельную социальную группу. Это подчеркивает и то обстоятельство, что каждая корпорация имела постоянных представителей при дворе ньими. Обособленность союзов ремесленников от остального населения столицы выражалась и в том, что они имели собственный суд.

У балуба, хотя и существовала специализация по районам, внутри деревенских обществ резкого разделения земледельцев и ремесленников не было. По положению и своей внутренней структуре поселки ремесленников не отличались от тех деревень, жители которых занимались исключительно земледелием. Известно, однако, о корпорациях ремесленников (бванга) у жителей металлургических районов Катанги [148, с. 370—400]. Такие союзы объединяли целые деревенские общины. Существовала и тесная связь бванга с культом предков. Однако такие корпорации занимались добычей и обработкой металла лишь в сезон, когда заканчивались основные сельскохозяйственные работы. Четкого отделения ремесла от земледелия еще не было. Члены бванга выполняли по отношению к главе корпорации и высшим должностным лицам в государстве те же повинности, что и простые земледельцы: участвовали в отработках и платили дань.

Наконец, у балунда не существовало даже таких зачаточных организаций ремесленников. Как говорилось выше, здесь каждый земледелец выполнял необходимые ремесленные работы, но уровень исполнения их был значительно ниже, нежели у бакуба и балуба.

Клиентела. Свободные общинники — земледельцы и ремесленники — нередко, чтобы избежать нужды, сознательно шли в услужение к более влиятельным членам общества и попадали в зависимость от них. В условиях непрочности централизованной государственной власти отдельным лицам, а иногда и группам населения необходимо было иметь покровительство со стороны людей могущественных, обладавших властью, силой, прочным положением в обществе. Сравнительно больше нам известно о развитии такого института, как клиентела, у балуба. Человек, ставший клиентом знатного лица, порывал связи со своей семьей. Он считался теперь членом семьи своего хозяина и, как другие ее члены, принадлежавшие к ней по рождению, МОГ участвовать в ее социальной и религиозной жизни [156, с. 48]. Такой человек пользовался покровительством своего патрона, и никто не осмеливался посягнуть на его личность и имущество. Питался он за счет хозяина вместе с членами его семьи [119, с. 338].

Обязанности клиентов (бабанзи) скорее напоминали обязанности дружинников. За обеспеченную жизнь у хозяина они теряли право на официальное главенство в общине [156, с. 49]. Но бабанзи не представляли собой однородной среды. Среди них тоже были довольно влиятельные лица, составлявшие ближайшее окружение знатного покровителя. П. Колль встречал двух таких влиятельных бабанзи. Один из них, киханза, замещал самого хозяина в его отсутствие. Другой, билье, был посредником между простым народом и знатным лицом и хранил «подарки» — традиционные подношения знати [119, с. 173]. С ростом клиентелы основная масса бабанзи начинала использоваться уже как рабочая сила в сельском хозяйстве и при строительстве жилищ [119, с. 338].

Клиентела, подобная той, что существовала у балуба, известна и у других африканских народов. Так, С. Я. Козлов отмечал, что этот институт был довольно распространен у фульбе Фута-Джаллона. Там, однако, покровительства искали прежде всего лица, не связанные прочными (родственными или экономическими) узами со сложившимися коллективами: торговцы, ремесленники, представители свободных профессий — учителя, толкователи законов, мусульманские ученые и т. п. [31, с. 111].

Иначе дело обстояло у балуба. Часто клиентами становились лица, не потерявшие связь со своими родичами, а полноправные члены своей кисака. Однако защиты родственной группировки и семьи оказывалось явно недостаточно, и в борьбе между кровнородственными и новыми отношениями, основанными на существовании различных социальных категорий населения, вторые явно побеждали.

Отметим, что взаимные обязанности патрона и клиента как у фульбе, так и у балуба постепенно превращались в наследственные. Несомненно, это была одна из зачаточных форм личной зависимости.

Лично зависимое население. В государствах Куба, Луба и Лунда, как в Конго и в других государствах доколониальной Африки, наблюдалось значительное число людей, потерявших по тем или иным причинам свободу и попавших в личную зависимость. В литературе на протяжении многих лет изучения социальной истории традиционных доколониальных обществ Африки для них утвердилось определение «рабы». Так их называют все западные авторы. Однако мы можем употреблять этот термин лишь условно. Анализ статуса, прав и методов эксплуатации такого лично зависимого населения довольно убедительно показывает, что оно весьма отличается от рабов. Некоторые советские авторы называют эту категорию непосредственных производителей

«сервильным населением». Мы сохраним привычный термин «раб», но еще раз подчеркиваем, что он условен.

Несвободное население бакуба, которого было сравнительно немного, называлось «нгете», а так как основная масса «рабов» по этнической принадлежности была балуба, то само слово «мулуба» стало у них синонимом «нгете», подобно тому как в западноевропейских языках этнонимом «славянин» стали называть раба: склавин, эскляв, склаве.

Всю относительность применения к лично зависимому населению термина «рабы» показывает и лингвистический материал. Особенно это видно на примере балуба, где существуют многочисленные термины для определения людей, утративших свободу; термины, подчеркивающие и разнообразие категорий и разницу в их положении, объединены европейскими исследователями в одну группу «рабов».

Основной термин, бытовавший у всех групп балуба,— «мпика», или «мупика». Он происходит от глагола «купика» — «покупать». У балуба, живущих на территориях Камина, Киндо, Конголо, это единственное на — звание несвободного человека. Для них мупика — прежде всего предмет купли-продажи, а отнюдь не объект эксплуатации (сравните этимологию русского «раб»— «работа», «работать» или «серв» от «серво» — «служу»).

Балуба-шанкади называли рабов «мусунги». Колониальный чиновник, записавший этот термин, придал ему значение «раб войны», зная, что у балуба в конце прошлого столетия источником получения рабов были вооруженные набеги на соседей [156, с. 61]. Однако само слово — производное от корня «сунг» — «покупать».

У балубахемба мужчину-раба чаще всего называли «мупика музумба». Ионг считает этот термин производным от слова «кузумба», которое, по его мнению, также значит «покупать» [156, с. 61]. Однако проживший около 12 лет среди балуба, П. Колль отмечал, что название «музумба» носили военные экспедиции, имевшие своей единственной целью захват пленных [119, с. 834]. Скорее всего мупика музумба — раб (т. е. человек, предназначенный для продажи), захваченный в результате музумба.

Раб, переданный семье убитого семьей убийцы, носил название «киамкубика» — производное от глагола «кубика» (возмещать). Наконец, совершенно отличное от прочих названий носили рабы знати — «нагулу».

У балуба территории Мванза существовал целый ряд терминов для обозначения несвободного населения. Прежде всего это военнопленные — «мупика ва булуи» (от глагола «кулуа» — «вести войну, сражаться». Затем следует группа терминов, обозначающих лиц, отданных в рабство за преступление (свое или близкого родственника— сына, племянника, брата, мужа, отца). Это «мупика ва бузунга» — раб, полученный в возмещение убытков, понесенных в результате воровства; «мупика ва лизу» (раб глаза)—человек, ставший рабом того, кому он выколол глаз; «мупика ва мфа» — раб, которого семья убийцы передала семье убитого, искупая вину; «мупика ва кумусомпо ва мукаджи» — обращенный в рабство пленник, член враждебного клана (вероятнее всего, здесь имеет место кровная месть). Раб, доставшийся по наследству, назывался «мупика вази ле мва-нету»; женщины-рабыни обозначались просто «мукаджи мупика» — «женщина-раб, рабыня».

Наиболее бесправны были купленные «рабы». У бакуба, слабо вовлеченных в европейскую, а затем арабскую работорговлю, набеги с целью захвата «рабов» почти не практиковались.

Другая группа — сами бакуба, по разным причинам лишенные свободы. Однако наказание обращением в рабство за различные преступления было нечастым. По обычаям бушонго, «рабом» мог быть лишь чужеземец, поэтому преступника, обращенного в рабство, продавали за пределы государства Куба [231, с. 90]. В других этнических группах бакуба рабы-соплеменники оставались на родине.

Третья группа — нгете, рожденные в рабстве, юридически считались свободными, однако сохраняли некоторую зависимость от хозяев бушонго. В третьем поколении потомки лично зависимых получали полную свободу. Дети же освобожденных рабов, женатых на знатных женщинах (это было вполне допустимо у бакуба), могли пользоваться всеми привилегиями рода матери и занимать любую должность. Эта группа населения, как и подобные категории в Конго, находилась, таким образом, в полусвободном состоянии, переходном от зависимого положения к свободному.

Как у бакуба, так и у балуба и балунда наиболее бесправной категорией невольников были пленники, за-хваченные в военных экспедициях. Их массами продавали работорговцам. Крупнейшими рабовладельцами были мулохве и муата ямво. Такие бапика были полной собственностью хозяина, они не имели права откупиться на волю. Убийство мупика у балуба рассматривалось как злоупотребление властью; оно осуждалось, но не нака-зывалось. В прошлом именно из этой категории чаще всего выбирались жертвы для ритуальных убийств.

Вторая категория людей, попавших в личную зависимость,— это соплеменники, совершившие какое-либо преступление, или родственники преступника [119, с. 800—805]. Так, бапика становились:

1) вор, если его родственники не могли выплатить потерпевшей стороне убытки;
2) мать, отец, братья и сестры убийцы вождя (самого убийцу казнили);
3) мать и жена убийцы наложницы вождя;
4) женщина, если после развода она и ее семья не были в состоянии вернуть бывшему мужу стоимость выкупа;
5) вся семья должностного лица, осмелившегося вы-ступить против центральной власти.

Положение этой категории несвободных было не-сравненно более легким. Они оставались на родине. Такие бапика могли быть проданы (внутри страны), подарены, переданы по наследству, но хозяин не имел над ними права жизни и смерти. Обычно они женились, имели семью, строили для себя отдельные хижины. У балунда раб даже имел право жениться на свободной женщине, и их дети становились свободными [97, с. 160]. Орудия труда (мотыга, топор, нож и т. п.), личные вещи, живность (куры, козы) также могли быть личной собственностью «раба». Рабы имели собственное хозяйство, правда, на земле хозяина. Однако ответственным за их долги считался хозяин 1119, с. 328; 152, с. 70—72, 231, с. 90].

После смерти лично зависимого человека его имущество оставалось хозяину. У балуба мупика имел право сам стать «рабовладельцем», если у него было для этого достаточно средств. Кроме того, он мог участвовать в набегах, и, захватив двух человек, мупика сам становился свободным и полным их хозяином. Но мупика мог получить свободу и другим путем: откупиться курами, козами, мотыгами или другими вещами, представлявшими в глазах балуба значительную ценность. Он мог освободиться после смерти хозяина, хотя, как правило, бапика передавали по наследству. Отпущенник оставлял себе все имущество. Если хозяин удерживал что-либо , освобожденный мог обратиться в суд (во всех других случаях «раб» подчинялся юрисдикции хозяина). Получив свободу, мупика становился опять полноправным членом общества, и никто не имел права попрекнуть его прошлым [119, с. 308].

Наконец, третья категория большой группы лично зависимого населения — рожденные в рабстве. У балуба дети бапика принадлежали их хозяину [119, с. 328]. Если родители имели разных хозяев, то на ребенка имел право хозяин матери. Дети бапика рассматривались как младшие члены семьи, и, вероятно, именно к этой категории «рабов» относилось распространенное у балуба название «мои дети» [200, с. 456], У балунда хозяин по отношению к таким «рабам» назывался «ндако», что означало, скорее, «дед», «старший в семье» [97, с. 162].

Труд несвободного населения, принадлежавшего знати и простым общинникам, использовался по-разному. Бапика, нгете составляли многочисленную челядь знатного лица, сопровождая его в путешествиях и выполняя роль телохранителей и носильщиков. Торговцы бакуба и балунда использовали «рабов» в своих торговых операциях, причем вся выручка шла хозяину [156, с. 70].

Большая часть несвободных, принадлежавших знати, жила в отдельных деревнях в стороне от основного по-селения. Они возделывали участки земли и несли те же повинности по отношению к знати, что и общинники [156, с. 71]. Такие поселения в стране балунда назывались «гинзача» [97, с. 162]. Среди несвободных, однако, начал выделяться привилегированный слой. Во-первых, это доверенные лица хозяев — управляющие и надсмотрщики в таких поселениях. Во-вторых, личная гвардия правителей государств Куба, Луба и Лунда. Эта часть лично зависимого населения не участвовала в производительном труде и жила за счет прибавочного продукта, производимого как свободными общинниками, так и «рабами», посаженными на землю. Управляющие крупными поселениями, а особенно начальники гвардии нередко занимали довольно высокое положение, входили в доверие к ньими, мулохве и муата ямво и становились влиятельными людьми. Известны даже случаи, когда «раб» становился правителем провинции.

«Рабы», принадлежащие простым общинникам, выполняли все работы вместе со своими «хозяевами»; их труд был не основным, а лишь дополнительным источником воспроизводства средств существования [119, с. 840; 156, с. 120—121]. Впрочем, обязательное для общинников половое разделение труда не проводилось среди несвободных. И мужчины-“бапика» выполняли такую же сугубо женскую работу, как обработка посевов, пополнение запасов воды и заготовка дров для очага. Они часто занимались и ремеслами: ткачеством, гончарством, плетением и т. п. (исключение составляло кузнечное ремесло — оно было привилегией лиц, занимавших значительное место на социальной лестнице балу-ба). Однако ремесло, как и в среде свободных, было лишь дополнительным к основному занятию — земледелию.

Характерной чертой рабства была мягкость, как принято говорить, «патриархальность», рабовладельческих отношений, присущая обществам переходного периода, сохранившим многие пережитки первобытнообщинных отношений. Отсюда и неразвитость форм протеста. Нам ничего не известно о волнениях или крупных восстаниях «рабов». Однако нельзя говорить и о полной их покор-ности. Просто в протесте преобладали пассивные, а не активные формы: бегство, самоубийства и т. п. [266, с. 24]. Иногда силы для жизни в рабстве невольники черпали в вере в расплату после смерти.

Д. Ливингстон, известный борец против рабства и ра — бовладения, с глубоким волнением писал в своем дневнике: «Шесть рабов как будто не чувствовали тяжести и позора своего ярма. Я спросил, в чем причина подобного веселья; мне ответили, что они радуются при мысли о том, как вернутся после смерти и будут являться в виде привидений и убивать тех, кто продал их… Кто-то пел: „О ты послал меня на Мангу (берег моря), но, когда я умру, ярмо спадет, и я вернусь назад, чтобы явиться тебе и убить тебя“» [38, с. 228]. Нередки были и случаи бегства, которые, однако, далеко не всегда приводили к освобождению. Пойманного беглеца вновь продавали, причем возможно дальше от родного селения. «Раб», недовольный своим хозяином, был вправе предложить свои услуги другому, а тот мог принять их или отказаться.

Как и государство Конго, Куба, Луба и Лунда не избежали тлетворного влияния сначала европейской, а затем восточной, как принято говорить, арабо-суахилийской, работорговли. Это привело к ухудшению положения рабов. Те проступки, которые ранее по обычному праву наказывались штрафами, теперь влекли за собой обращение в рабство. Участились набеги на соседние народы, основной целью которых становились захваты пленников не для эксплуатации внутри страны, а для продажи на запад. Известный борец за свободу своей страны Патрис Лумумба писал об этом времени:

И день пришел, когда явился белый, Он был хитрей и злее всех смертей. Выманивал он золото твое На зеркальца, на бусы-безделушки. Насиловал твоих сестер и жен, И спаивал твоих сынов и братьев, И в трюмы загонял твоих детей. Тогда гремел тамтам по деревням. И люди узнавали, что отчалил Чужой корабль к далеким берегам,

Туда, где хлопок — бог, а доллар — царь.[55, с. 192].

Работорговля вскоре приняла широкий размах. Так, Бирмингем полагает, что при общей численности населения Лунда немногим более одного миллиона (XVIII в.) балунда ежегодно продавали до трех тысяч рабов [110, с. 375]. Цифра весьма значительна. Среди продаваемых в рабство были не только чужеземцы, но и балунда. Так как основные области захвата пленных лежали к северу и северо-востоку, а рынки рабов — к юго-западу и западу, ни один самозваный торговец не мог миновать контроля муата ямво. Тяжелые последствия работорговли, которые уже были показаны на примере государства Конго, сказывались и в Лунда. Однако, если в Конго они привели к разрушению государственной структуры на рубеже XVII—XVIII вв., у балунда они начали ощущаться в XIX в.

Ту же роль, что на западе Лунда, работорговля сыграла и на крайнем востоке, во владениях казембе. Она составляла одну из важнейших статей дохода казембе, через земли которого шел постоянный торговый путь к португальским фортам Тете и Зумбо. Как и муата ямво, казембе получал значительные выгоды от участия в торговле. Особо следует заметить, что, если европейские ткани, бусы и иные товары получали многие «аристократы», то распределение огнестрельного оружия полностью было под контролем казембе [165, с. 40]. Позднее, во второй половине прошлого столетия, португальских купцов сменили арабо-суахилийские.

На землях балуба иноземцы-работорговцы появились позже, чем у балунда. Хотя, как уже говорилось, еще Кумвимба Нгомбе продавал рабов за голубой бисер, европейская работорговля оказала на Луба, а тем более на Куба, значительно меньшее влияние, чем на районы, лежавшие на побережье. Государство Куба, расположенное у самых границ девственного леса, видимо, не имело вплоть до самого конца XIX в. прямых связей ни с работорговцами, ни с их агентами — помбейруш. Оно осталось в стороне и позднее. Устремления работорговцев из Занзибара не шли западнее Луалабы, и государство Куба не было вовлечено в их торговлю.

В то же время в торговлю людьми оказались втянуты все крупные и мелкие правители балуба. Это привело к тому, что в Луба, как и ранее в Лунда, перед жителями встала угроза быть обращенными в рабство.

Обычным делом стали не только набеги на соседей, но и нападения на соплеменников, а то и на односельчан. Более того, в рабство попадали люди, ничем не провинившиеся перед обществом. Так, опекуны могли продать детей, переданных под их покровительство; отцы иногда продавали своих дочерей или сестер [87, с. 178]. Именно работорговля в широком масштабе, а не внутренние потребности развития, стимулировала размах рабства у балуба и балунда.

Кабальные должники. Отдельно следует оста-новиться на еще одной категории зависимого населения. Речь идет о свободных людях, попавших за долги в за-висимость от своих соплеменников. Бельгийские исследователи, как правило, включают их в общую группу рабов, хотя и дают оговорку: «esclaves pour dettes».

У балуба подобные должники назывались «бапика ва луколе» и «бапика ва маколе» (первое название означало самого должника, второе — членов его семьи — заложников) ; у балунда — «нтомбо» [97, с. 158]. Чаще всего это были люди, не выполнившие ссудного договора. Ссуда широко практиковалась и у бакуба (где она носила название «секе»), и у балуба ( «куазима»), и у балунда. Если взявший ссуду вовремя не выполнил договора, заимодавец мог сделать его «рабом» [119, с. 790—800; 156, с. 69; 231, с. 90].

Такой человек считался зависимым от кредитора до тех пор, пока он сам или с помощью родственников не отрабатывал долга. Нередко заимодавец до полной расплаты захватывал все его имущество. Чаще всего в тяжелую зависимость попадал не сам должник, а его близкие — жена и дети. В земледельческом обществе бакуба, балуба и балунда, где товарные отношения еще были развиты недостаточно, уплата долга сводилась к тому, что «мупика ва луколе» отдавал часть урожая со своего поля. Очевидно, кабальных должников (этот термин больше отвечает сути дела, чем «долговые рабы») нельзя считать рабами, так как метод эксплуатации их труда (уплата части урожая, а не присвоение заимодавцем продуктов труда) скорее феодальный. Хотя те и другие были в большой зависимости от хозяев, в их положении было немало различий. С точки зрения юридической «рабы» и кабальные должники принадлежали к двум абсолютно различным категориям.

Существеннейшее отличие кабальных должников от посаженных на землю рабов заключалось в сохранении, несмотря на возникновение зависимости от заимодавцев, личной свободы. Раб, утратив личную свободу, становился человеком без семьи, без защиты. За ним не стоял коллектив родственников, готовый прийти к нему на помощь. Кабальный же должник формально оставался свободным и сохранял все юридические права члена общины. Он не уходил из общины, жил в своем доме, в своей родственной группировке, члены которой могли ему помочь в выплате долга.

Кабальный должник мог, как любой другой член общины, обращаться к правосудию и рассчитывать на защиту обычного права, тогда как раб оставался в юрисдикции хозяина. Рассчитавшись с заимодавцем, должник обретал полную свободу. В то же время никакой долгий и старательный труд не служил залогом освобождения раба. Откупиться на волю последний мог лишь с согласия хозяина, который волен был отпустить его или нет.

Как кабальные должники, так и рабы имели в своем распоряжении участки земли. Но кабальный должник, будучи членом общины, являлся полноправным владельцем своего участка, и никто не имел право лишить его поля, пока оно обрабатывалось. Раб же получал землю от хозяина и не имел на нее никаких юридических прав. Хозяин мог в любое время забрать ее, чтобы отдать в обмен или в аренду, или посадить на этот участок другого раба. По положению в обществе кабальных должников можно сравнить с ивофа у йоруба [33].

Однако, несмотря на ряд весьма существенных отличий в правовом отношении, положение кабальных должников и рабов, посаженных на землю, и методы их эксплуатации (работа за часть урожая) были сходны.

Таким образом, для доколониальных обществ бакуба, балуба и балунда характерно было обилие сословных групп, причем юридическое и фактическое положение отдельных социальных группировок не всегда совпадало. В правовом отношении рабы противостояли массе свободных, которые юридически имели равные права и обязанности.

Фактически же большая группа свободных делилась на знать, родовую и служилую, с одной стороны, и рядовых общинников — с другой. Происходило постепенное разделение массы свободных общинников на ряд социальных категорий, находившихся в разной степени зависимости от верхушки общества.

Прежде всего это основная масса свободных рядовых общинников, на свободу которых велось активное наступление — шло закабаление общины в целом. Вторая категория — бабанзи — клиенты. Она, в свою очередь, делилась на верхушку, занимавшую влиятельные должности у знатных, и основную группу клиентов, используемых в качестве земледельцев: сажали на землю с условием выплаты хозяину части урожая. Третья категория свободных, но попавших в зависимость людей — кабальные должники, несвободное состояние которых было временным, до выплаты долга.

Не было единства и во второй юридической группе — группе рабов. В то время как основная часть рабов была посажена на землю и по экономическому положению сближалась со свободными общинниками, верхушка—рабская аристократия (личная гвардия главы государства, надсмотрщики в деревнях рабов и т. п.) наряду со знатью участвовала в присвоении продукта, создаваемого рядовыми общинниками и рабами, непосредственно занятыми в производстве.

Промежуточное положение между рабами и свободными занимали вольноотпущенники и дети рабов, сохранявшие определенную зависимость от хозяев родителей.

Однако все эти категории явственно распадались на две большие фактические группы. Первая — это длинная иерархия административных лиц, не участвующих непосредственно в производстве. Они были связаны с высшей властью отношениями вассалитета и имели земли на правах условного держания. Постепенно эта группа приобретала характер замкнутого сословия. Она складывалась из двух юридически разнородных масс: с одной стороны — родовой и служилой знати, с другой — верхушки клиентов и рабов. В экономическом отношении они выступали как единая присваивающая группа населения, причем методы присвоения приближались к феодальным.

Во вторую группу входили все категории производящего населения: как лично свободные рядовые общинники, клиенты, кабальные должники, так и основная масса рабов, посаженных на землю, и потомков рабов во втором поколении. Они имели орудия труда в личной собственности и за владение землей платили дань верхушке общества. Так проявлялась тенденция складывания единого эксплуатируемого класса — феодально-зависимого крестьянства.

Такой сложный социальный состав населения был характерен для всех традиционных африканских государств до колонизации. Гана, Мали, Сонгаи, государства фульбе, города-государства йоруба и хауса характеризовались такой же социальной пестротой. Через ту же ступень развития прошли и европейские государства в период раннего средневековья (вспомним, например, «варварские» общества германских народов). В государствах же бассейна Конго мы видим самые ранние антагонистические отношения в процессе развития и незавершенности.