Africa Tur → Справочные материалы → ЗАГАДКА АБОМЕЙСКОГО КУВШИНА → ЛЮДИ С ЛАГУНЫ

ЛЮДИ С ЛАГУНЫ

Круглая красная лопатка весла входит в воду без плеска, мягко, вся разом. Через секунду, оставив за собой миниатюрный водоворот, весло вспыхивает на солнце, но, точно привязанное к поверхности лагуны хрустальными нитями стекающих капель, снова ныряет в густую зеленую воду. На обнаженной, будто облитой маслом спине Амуссу в такт взмахам весла Напрягаются мускулы, и так же, в такт, еле заметными толчками скользит вперед легкое тело пироги.

Скоро час, как мы плывем. Осталась позади шумная пристань Котону. Берега лагуны, смыкающиеся у полузанесенного песком гирла, постепенно расходятся, и кажется, что движешься по широкой ленивой реке.

Пропали последние чахлые от избытка влаги пальмы, и зеленая кромка берегов растаяла в дрожащей дымке испарений.

Легкий бриз подернул воду еле заметной рябью, и крохотные волны ласково похлопывают по плоскому дну пироги. Амуссу негромко поет. Мелодия у песни размеренная, без взлетов и спадов, но в то же время не монотонная, как звенящие на одной ноте песни народов Сахеля. Здесь, на побережье Гвинейского залива, за работой поют вот так, почти про себя, и в этих песнях есть что-то от мерных ударов прибоя, ленивого шелеста волны по песку, посвиста ветра в кронах кокосовых пальм.

Мы плывем по лагуне Котону. Каждая часть этой проходящей параллельно океану водной ленты, то широкой—до нескольких десятков километров, то уз-кой—в несколько шагов, называется так же, как и город, возле которого она находится. Есть лагуны Порто-Ново, Вида, Абомей-Калави, Годомей. Сейчас они соединяются лишь в период дождей, а всего полсотни лет назад можно было проплыть из Нигерии до Того, не выходя из пироги. Лагуна соединялась в нескольких местах с океаном широкими протоками, и к глинобитным стенам Порто-Ново подходили морские суда, а зачастую и канонерки, грозившие непокорным местным жителям жерлами своих пушек. Постепенно протоки забило илом и песком, лагуна потеряла постоянный контакт с морем и превратилась в громадное солоноватое озеро.

В зависимости от времени дня, погоды, глубины вода в лагуне бывает разной: то зеленой, то буро-желтой, то коричневой, но никогда голубой и прозрачной— слишком много в ней ила. Вот и сейчас вода серо-стальная с серебристой зыбью, и кажется, будто лодка движется по подернутому дымкой зеркалу, по-старевшему оттого, что в него никто давно не гляделся. У горизонта серебрящаяся поверхность лагуны так плотно слита с небом, что не разберешь, где вода, а где низкие свинцовые облака, медленно ползущие в сторону моря.

Но вот на горизонте, как на рисунке из школьного учебника, иллюстрирующем шарообразность Земли, постепенно вырастает скопление каких-то невысоких строений. Это Ганвье—одна из множества деревень на сваях, рассыпавшихся по берегам лагуны.

Появились эти деревни примерно в начале XVIII века, в период расцвета работорговли на побережье Гвинейского залива. Главным поставщиком рабов в этих местах было королевство Данхоме. Легенды рассказывают, что местные жители укрывались на лагуне от входивших в состав армии Данхоме амазонок; беспощадные в бою, они не умели плавать.

Похоже, что эти легенды имеют под собой истори-ческую основу: в 1729 году правивший в Абомее король Агаджа впервые включил в свои регулярные войска отряды амазонок. Именно к этому времени относится основание на лагуне деревень Авансори, Со-Зуко, Ганвье, Со-Ачанхуэ, Co-Ава, Уэдо и Афотону. Их жители—представители народности айзо, когда-то населявшей окрестности города Алада. По языку и обычаям они схожи с основной этнической группой Бенина—фон-аджа.

… Мы буквально вплыли в деревню Ганвье, самую большую свайную деревню в окрестностях Котону. Вернее, это целый город на воде, в котором обитают 15 тысяч человек.

Вдоль улицы выстроились хижины с пологими крышами из пальмовых листьев. Они висят над водой на высоте полутора-двух метров, упершись десятками свай в илистое, неглубокое в этих местах дно лагуны. Мы подплыли к хижине моего спутника молодого рыбака Амуссу ( «амуссу» на одном из местных диалектов означает «рыбак»). В хижину предстояло подняться ПО уходящей отвесно в воду узенькой лестнице. Осторожно взялся я за ее тонкие перекладины, в глубине души опасаясь, что это весьма хрупкое на вид сооружение подо мной рухНет и полечу я тогда в грязную серую воду. Но проморенное водой и солью дерево выдержало, и несколько секунд спустя я благополучно проник в жилище Амуссу. Хижина состояла из двух прямоугольных комнат. Стены, пол и потолок были сделаны из тонких бамбуковых жердей, переплетенных вымоченными в воде пальмовыми ветками. В окнах не было необходимости: отраженные солнечные лучи пробивались тысячами дрожащих бликов сквозь щели плетеного пола «избушки на курьих ножках». Передвигаться внутри можно, лишь согнувшись, так как хижины здесь строят, похоже, по принципу: чем приземистее, тем безопаснее. Но это понятно: низкие строения Лучше противостоят сильным ветрам с океана.

Срок жизни такой хижины, а вернее, материала, из которого она построена, лет восемь—десять. Потом; рядом с прогнившим домом вбивают новые сваи, и на них строится точная его копия. Первые несколько месяцев «новостройка» еще отличается от соседних хижин свежестью бамбуковых стен и пальмовой кры-ши, и кажется, будто она только что выросла на своих: сваях-корнях из воды. Но соль и ветер быстро «окрашивают» ее в преобладающий здесь серо-черный цвет. Наверное, поэтому местные жители так любят яркие, живые краски, что особенно заметно по пестрой, веселой одежде, которую они надевают в праздничные дни, по их раскрашенным во все цвета радуги пирогам.

Трудные условия жизни на воде наложили отпеча-ток на внешний облик обитателей свайных деревень. Это высокие, ладные, с хорошо развитой-мускулатурой люди. Их только несколько портит небольшая сутулость ¦—результат каждодневной многочасовой гребли и того, что в своих хижинах они не могут выпрямиться во весь рост. Они не очень выносливы в ходьбе, но зато прекрасные пловцы. Мужчины в Ганвье бреются наго-* ло, а волосы отпускают только во время траура. Брови тоже сбриты, что придает их лицам выражение доброты и наивности. Несколько неожиданное впечатление производит их улыбка: передние зубы у них подпилены в форме треугольника.

Все те же условия жизни продиктовали обитателям Ганвье и их занятие—они прирожденные рыбаки. От постоянного общения с веслами и шестом ладони у них задеревенели, потрескались, а пальцы словно застыли в том самом положении, которого упрямо добиваются от начинающих пианистов учителя музыки,—в положении руки, держащей яблоко. Но эти руки с необычайной ловкостью чинят самые тонкие сети,..

Одеваются в Ганвье просто: мужчины обычно носят широкие синие или полосатые штаНы из домотканой материи и только в ветреную, холодную—по местным понятиям—погоду надевают рубахи. Наряд женщин состоит из длинного куска ткани, обвитого вокруг тела. Отправляясь куда-нибудь на пироге, женщины водружают на головы свои громадные плетеные шляпы—те самые «сувениры из Ганвье». А вот мужчины ничуть не боятся палящего тропического солнца и ходят (извините, плавают) с непокрытой головой.

Когда мы приплыли к Амуссу, жены егсУ дома не было—она отправилась на рынок, но, как хорошая хозяйка, не забыла приготовить мужу обед. Скажу сразу, что «обед» в данном случае понятие весьма растяжимое, так как здесь нет определенных часов для приема пищи и за трапезу садятся, когда чувствуют голод, а не потому, что настало время обеда, ведь эти два момента могут и не совпадать. Если расписание завтраков, обедов и ужинов у крестьянина еще как-то определяется временными факторами: раннее утро, полдень, когда из-за жары невозможно работать, и вечер—возвращение домой, то о каком постоянном «обеденном» часе может идти речь для рыбака, распо-рядок жизни которого зависит от времени года, направления ветра и множества других важных для него причин.

По законам африканского гостеприимства Амуссу предложил мне разделить с ним трапезу, и я согласил-ся, но без особого энтузиазма, хотя по моему распорядку было самое что ни на есть обеденное время. За годы жизни в Западной Африке я перепробовал кухни многих стран, но—увы!—так и не привык к главному блюду, основе основ африканской кухни, пище столь же обычной для африканца, как для нас картошка и хлеб, для жителей Востока—рис. Это блюдо, а вернее, по нашим понятиям гарнир именуется в разных странах по-разному. В Бенине его обычно называют «акаса». Приготовляется оно десятками способов и из разных продуктов: из ямса, маниока, кукурузы, сорго, проса. На юге страны оно готовится из кукурузы, на севере— из сорго. Зерна замачивают на сутки, потом толкут или мелют, и снова все высыпают в воду. Полученную смесь фильтруют, чтобы удалить шелуху, потом отста-ивают. Осадок, напоминающий круто заваренный муч-ной клейстер, и есть акаса. Едят акасу с различными соусами: мясными, рыбными, овощными.

Один мой хороший приятель, учитель из Котону, повел меня как-то раз попробовать знаменитый «толченый ямс». Подали нам знакомый дрожащий комок белой массы и различные соусы. Соусы, кроме тех, в которых насыщенность перца, на мой взгляд, превышала смертельную дозу, мне понравились, а знаменитый ямс—нет: в нем, как и во всех других разновидностях этого блюда, не было ни грамма соли. Когда же я попросил солонку, на меня посмотрели так же недоуменно, как взглянула бы на вас в гостях любая хозяйка, попроси вы чеснока к молочной лапше или майонеза к клубнике;

Как я и ожидал, на обед Амуссу был оставлен завернутый в банановый лист кусок акасы, но с незнакомой мне приправой—копченой рыбой с пальмовым маслом и обязательным красным перцем. Это, можно сказать, фирменное блюдо Ганвье. Когда-то давно жители свайных деревень получали продукты у соседних племен в обмен на рыбу. Но с конца прошлого века, когда распалось грозное абомейское королевство и люди с лагуны почувствовали себя в безопасности, они вспомнили обычаи своих предков-земледельцев и сами стали выращивать на ближних к деревням берегах маниок, ямс и кукурузу. Этим занимаются в основном женщины и дети, а главным промыслом мужчин из свайных деревень по-прежнему остается рыбная ловля.

Солнце уже перешагнуло зенит, когда мы с Амуссу отправились на прогулку по деревне. Несмотря на обилие перекрестков, заблудиться в Ганвье невозможно, так как все «улицы» в конце концов выходят к центру. Длинные, низко сидящие в воде пироги ловко лавируют в улочках и переулках. Уличное движение образцовое, здесь не бывает стол-кновений, хотя в Ганвье и нет регулировщиков.

В центре деревни находятся почта и школа— уникальные для Ганвье здания, так как построены они не из бамбука, а из цемента и. примостились на крошечном клочке земли—одном из немногих островков лагуны. Здесь же неподалеку стоит «общинный дом», отличающийся от других хижин на сваях большими размерами и отсутствием перегородок внутри. В нем заседает совет старейшин—традиционный орган местного управления, до сих пор играющий немаловажную роль в решении дел общины и урегулировании разногласий между ее членами.

Как и во всякой крупной бенинской деревне, здесь же, в центре, расположен рынок. На тридцати—сорока стоящих борт к борту пирогах разложено все, чем богаты вода и земля юга Бенина: рыба свежая, копченая, сушеная, соленая и вяленая; крабы; некрупные, но очень вкусные креветки «тча-тча»; горы маниока и ямса; овощи, перец и другие пряности; связки кур; отчаянно визжащие черные поросята; чаны с коричневым кисловатым на вкус пивом «чаполо» и еще десятки других знакомых и незнакомых товаров. Пироги покупательниц шустро снуют от прилавка к прилавку, пока хозяйка не решит, что на сегодня она уже обеспечила семью всем необходимым.

— Вот там, в красной пироге, моя жена,—говорит Амуссу.

Симпатичная жена у Амуссу, веселая, улыбчивая. Умело работая веслом, она ловко лавирует между пирогами. В ее лодке сегодняшние покупки: вязанка хвороста, несколько клубней маниока, зелень.

Над мерно покачивающимся на волнах рынком стоит деловой торговый шум. Так было здесь, навер-ное, и два века назад, но мелкие детали возвращают нас в XX столетие: солнечные очки на прилавке торговки,- синяя табличка «Почта“, колонка артезианского колодца на островке.

Многие из жителей Ганвье месяцами не бывают на твердой земле. Пирога для них и средство сообщения, и орудие труда, и рабочее место независимо от того, идет ли речь о починке сетей или плетении корзин, циновок, шляп—Широко распространенном здесь ремесле. Утро маленького обитателя Ганвье начинается с поездки на пироге в школу; весло, шест; и небольшая сеть для него такие же привычные вещи, как для наших мальчишек велосипед и футбольный мяч. С самого раннего детства он уходит с отцом и братьями на лов и, так же как его деды и прадеды, вырастает искусным рыбаком.

Только смерть уводит людей с лагуны на землю. Но, даже провожая рыбака в последний путь, его кладут в могилу лицом к океану—»большой воде“…

В свайных деревнях на юге Бенина существуют десятки видов снастец и приспособлений для лова рыбы, но самый распространенный из них—“акаджа». Принцип сооружения акаджа довольно прост: в дно лагуны вбиваются бамбуковые шесты или тонкие стволы деревьев так, чтобы верхние концы торчали над водой. Площадь полученного круга или прямоугольника—акаджа могут быть различной формы и размеров— заполняется затопленными ветками пальмы. Таким образом получается небольшой подводный заповедник, в- затопленных ветвях которого собирается рыба, находящая здесь защиту от хищников, тень, прохладу и пищу. В одних акаджа рыба отлавливается часто, в других—лишь, один-два раза в год—они служат для разведения рыбы. Когда наступает время лова, акаджа окружают сетями, мальчишки забираются внутрь загона и выбрасывают наружу ветки. Затем рыбу отлавливают небольшими сетями, а там, где ее нельзя достать, ставят верши. Есть акаджа небольшого размера, «индивидуальные»— они имеют форму круга диаметром, от четырех до двенадцати метров. Их сооружают из островков плавучей травы, закрепленных на месте Шестами, вбитыми в дно. А есть акаджа общей площадью до семи гектаров. Для их облова рыбаки объединяются в артели человек по тридцать—сорок.

Сейчас всему этому водному хозяйству угрожает серьезная опасность. За последние десять лет добыча рыбы в лагуне, достигавшая 16 тысяч тонн в год, сократилась более чем в три раза. Причина— нарушение экологического равновесия, вызванное строительством морского порта Котону. Вдоль побережья Гвинейского залива с запада на восток проходит сильное морское течение, постепенно поворачивающее к югу. Оно несет большое количество леска, которым постепенно занесло гирло лагуны, и она стала сообщаться с океаном только в период больших паводков. Соленость воды в ней со временем уменьшилась, но сюда все же заходила морская рыба, креветки—одним словом, подводное царство лагуны процветало. Когда был построен глубоководный морской порт Котону, его мол стал отбрасывать в открытое море несомый прибрежным течением песок, гирло в районе Котону открылось, и морская вода беспрепятственно хлынула в лагуну. А это в свою очередь привело к гибели большого количества пресноводной рыбы.

Позже на рыбаков обрушилась новая беда. Б соленой воде лагуны быстро развелись морские моллюски— балянусы, излюбленная пища которых-^дерево. Аппетиты этих прожорливых тварей так велики, что они могут уничтожить акаджа площадью в гектар менее чем за три месяца. Впрочем, дело не только в ловушках для рыбы. Куда хуже то, что сваи, на которых стоят хижины рыбаков, тоже сделаны пусть из более прочного, но все же дерева.

Сейчас, правда, ученые нашли решение проблемы: для того чтобы сохранить экологическое равновесие, необходимо построить на месте соединения лагуны с океаном плотину с подъемным затвором. Это позволит регулировать соленость воды, избавиться от балянусов и создать оптимальные условия для размножения в лагуне как пресноводных, так и морских рыб и в то же время уберечь Котону от наводнений.

В дневное время в Ганвье редко встретишь муж-чин— они отдыхают после ночного лова. Ближе к вечеру на быстро темнеющей воде лагуны появляются длинные силуэты рыбачьих лодок. Они собираются вместе по 10—15 пирог, после чего каждая группа направляется к намеченному на сегодня месту.

Лов начался. Пироги медленно, осторожно выстраиваются в громадный круг и вдруг по команде быстро устремляются к центру. Потом также по команде рыбаки разом забрасывают сети, стремясь накрыть ими рыбу, попавшую в кольцо пирог. Для такого вида ловли применяется круглая, снабженная грузилами сеть— тчекедо. При броске тчекедо сначала развертывается громадным веером, а затем опускается на поверхность воды в форме правильного. круга. Движения рыбаков точны, уверенны и, как это бывает у настоящих профессионалов, чуть небрежны и неторопливы. Вот, выбрав тчекедо, рыбак не спеша складывает его аккуратными петлями. Затем, мягко развернувшись всем телом, сильно посылает сеть вперед и вверх, и в этом отточенном многолетним навыком движении есть что-то от танца, настолько оно красиво и гармонично.

На лагуну опускается ночь. В небе, как будто постепенно нагреваясь, все ярче проступают звезды, а над горизонтом уже зажегся Южный Крест. В тропиках, где вечерняя прохлада—понятие весьма относи-тельное, кажется, что даже от звезд исходит влажное пронизывающее тепло.

… Часто европейцы, побывавшие здесь, называют Ганвье «африканской Венецией». По-моему, это сравнение не правомерно. Дело не в том, что гондолы и дворцы дожей красивее грубо выдолбленных пирог и убогих рыбачьих хижин, а бельканто венецианских гондольеров многим покажется благозвучнее пения бенинских рыбаков. И не в тяжелом запахе, стоящем в Ганвье, хотя Венеция, говорят, тоже не пахнет розами. Разница в том, что Ганвье — это образ, способ жизни и человек здесь сталкивается с природой лицом к лицу— его не защищают многовековые достижения европейской цивилизации. Венеции не уйти со своего места, а Ганвье могла бы, но ее жители не хотят. Рыбаков держат на этих местах стальные канаты привычек, двухвековой уклад быта. Конечно, хорошо бы вернуться на сушу, поближе к электричеству, к чистой воде —до сих пор питьевую воду женщины возят с берега, уйти от болезней, от страха эпидемии… Хорошо бы, но Ганвье продолжает стоять на своих сваях. Его обитатели не обращают внимания на приехавших извне. И если в Ганвье бьет барабан, то не для развлечения любопытных туристов: его бой означает рождение, свадьбу или смерть. Он звучал бы здесь и без них.

Иногда кажется, что жизнь здесь остановилась. Но сейчас, когда Народная Республика Бенин стала на путь коренных прогрессивных преобразований, новое неизбежно придет и в свайные деревни.