Africa Tur → Справочные материалы → БЛЕСТЯЩЕЕ НАСЛЕДИЕ АФРИКИ → Открытия Дж. ван Граана

Открытия Дж. ван Граана

Это были обычные слухи о золоте и других сокровищах, одйа (И О. С. Дж. ван Граан мог только вообразить, что может быть им иайдено на вершине скалы из песчаника, известной под названием Мапунгубве ( «Холм шакалов»). Подобные слухи были столь же ненадежными, как и сезоны дождей в некоторых областях Южной Африки. Любой фермер и золотоискатель наверняка знал ту легенду, которая была ему рассказана. Холм был посвящен Великим. Это место было настолько священным, что люди, живущие в его окрестностях, не могли указывать на него и не могли обращать в его сторону лицо, если в это время о нем шел разговор.

Подгоняемый мечтами о богатстве, ван Граан, белый житель Южной Африки, предыдущие шесть лет провел в поисках любой информации, которая помогла бы ему установить местонахождение священного холма. Он достиг своей цели в конце 1932 года, благодаря местному жителю, который, хотя и неохотно, рассказал ему, где находится дыра в скале, являющаяся началом секретной тропинки, ведущей к вершине Мапунгубве.

Вскарабкавшись на вершину, ван Граан, его сын и три компаньона оказались окруженными со всех сторон кучами валунов. Крупные камни были водружены на более мелкие и покачивались от малейшего прикосновения. Казалось, что эти древние стражи холма вот-вот обрушатся на головы незваных гостей. Черепки, стеклянные бусины, куски меди и обломки железных инструментов усыпали все вокруг. Но самый большой интерес компании ван Граана вызвал кусочек желтого металла, который матово поблескивал сквозь тонкий слой почвы около склона. На следующий день охотники за сокровищами нашли огромное количество золота на вершине холма, в том числе и в погребениях, которые они вскрыли и ограбили. Затем они поделили добычу, разрубив при этом статуэтку носорога из листового золота на несколько частей.

Казалось, что Мапунгубве была уготована судьба пополнить тот обширный список мест, связанных с историей Африки, которые были открыты европейцами только для того, чтобы быть оскверненными и ограбленными. К счастью для последующих исследователей, молодого ван Граана стали мучить угрызения совести. Некогда он был студентом известного археолога Лео Фуче из университета Претории и теперь решил рассказать своему бывшему профессору о находке. В июне 1933 года Мапунгубве был взят под охрану правительством Южной Африки, и сразу была проведена серия археологических исследований этого места.

В период своего наивысшего могущества, в XII веке н. э., Мапунгубве был экономической и политической столицей высокоразвитого государства африканцев. Хотя его благосостояние основывалось в первую очередь на земледелии и скотоводстве, это государство также было вовлечено в торговую сеть, раскинувшуюся на 640 километров от реки Лимпопо до берегов Индийского океана, что приносило немалые выгоды.

Главным предметом торговли этого города была слоновая кость. И пока она пользовалась спросом среди восточноафриканских купцов, которые продавали ее своим заморским партнерам, город процветал. Однако найденные ван Грааном золотые изделия, которые датируются приблизительно 1200 годом н. э. и являются, таким образом, самыми древними подобными предметами, обнаруженными на плато Зимбабве, свидетельствуют о смене приоритетов. Присутствие изделий из золота в погребениях позволяет предположить, что этот металл уже стал высоко цениться. Аюди, которые могли позволить себе взять с собой в могилу столь ценные вещи, должны были обладать немалым богатством. Возможно, они были торговцами, которые успешно вели свои дела с купцами суахили, жившими на восточном побережье. Именно жажда золота — которая мучила не богатых африканцев, а арабских и средиземноморских купцов — явилась, вероятно, той причиной, по которой был покинут Мапунгубве, расположенный вдали от золотых копей и портов, через которые драгоценный металл вывозился в другие страны. Но тем самым был дан толчок к развитию государства Зимбабве.

Действительно, история этого периода африканского средневековья является рассказом о взлете одного государства и падении другого и о попытках каждого из них проникнуть в торговые города восточного побережья Африки. Сами города также соперничали друг с другом, стремясь продать приезжающим из-за Индийского океана или Красного моря купцам как можно больше золота. Когда португальцы в XVI веке вторглись в торговлю золотом, они посеяли зерна ее распада, убрав посредников и разорвав исторически сложившиеся связи между внутренними областями и побережьем, чтобы самим получить контроль над самими источниками золота.

До появления европейцев контроль над африканской торговлей золотом оставался в руках самих аборигенов, в основном купцов суахили. Слово суахили означает «жители побережья», однако торговая сеть охватила такую обширную территорию, что даже в наши дни на языке суахили ведут свои деловые переговоры торговцы, живущие далеко на западе, в Заире. Этот термин с этнической точки зрения, скорее, относится к культурному явлению, а не к отдельной группе. Географически он применяется для обозначения узкой полоски побережья, которую британский археолог Марк Хортон назвал Коридором Суахили. Она протянулась на 2900 километров, от современного Сомали на севере до Мозамбика на юге, включая в себя также Коморские острова и северную часть Мадагаскара. Здесь, согласно Хортону, еще в I веке н. э. зародилось общество, существовавшее за счет морской торговли, которое стало известно под названием Суахили.

В докладе о морском сообщении в Индийском океане, составленном в те времена, видимо, агентом императорского Рима, об африканской прибрежной торговле говорится как о части более обширной сети. Даже в ту раннюю эпоху обмен товарами между рынками Восточной Африки и Индии и юга Аравии был явлением обычным. Автор доклада говорит о ежедневном курсировании индийских и арабских судов между африканскими портами. Перечисляются и товары, которые ввозились и вывозились через эти порты. Африканские торговцы обменивали здесь слоновую кость, рог носорога, панцири черепах, металлические инструменты и оружие.

Во II веке н. э. в «Руководстве по географии» Птолемей приводит любопытные, хотя и отрывочные сведения о торговле, ведущейся по Индийскому океану. В последние десятилетия археология принялась заполнять белые пятна, оставленные древними текстами. Раскопки на мысе Рас-Хафун, расположенном к югу от мыса Гвардафуй в современном Сомали, принесли различные керамические изделия, в том числе и привезенные из Персии, которые относятся к промежутку с I века до н. э. по V век н. э. Похожие находки были сделаны и значительно южнее — в Унгуджа Укуу (на острове Занзибар около побережья Танзании) и в Чибуене (на юге Мозамбика), что вновь свидетельствует о наличии прочных торговых связей по всему побережью Восточной Африки. В Унгуджа Укуу занзибарский археолог Абдул-Рахам Джума обнаружил также фрагменты керамики местного изготовления, которая относится к типу, широко распространенному в поселениях на материке. Эти фрагменты датируются первой половиной первого тысячелетия н. э., что указывает на раннее происхождение африканских поселений.

К IX веку суахили прочно заняли место посредников и начали культурную трансформацию, которая в итоге превратила побережье Восточной Африки в оплот ислама. Вопрос о том, каким путем шла эта трансформация, стал источником противоречий среди историков и археологов. Вплоть до 1980-х годов большинство исследователей придерживались теории, выдвинутой британским археологом Невиллом Читтиком, что суахили были потомками арабских торговцев, которые колонизировали восточноафриканское побережье и близлежащие острова в период между VII и X веками н. э. Эти арабы, писал Читтик, смешивались с местными земледельцами, говорящими на языке банту, и со временем арабская культура, подвергшись сильному местному влиянию, превратилась в культуру суахили.

Местные устные предания, однако, позволяют сказать, что хотя некоторые арабские купцы и посещали прибрежные поселения и даже иногда решали здесь остаться, подобная иммиграция не могла оказать значительного влияния. Пришельцы сами были быстро и полностью ассимилированы местным населением. Раскопки, проводившиеся во многих местах на протяжении 1980-х и 1990-х годов, подтверждают это. В ходе раскопок под развалинами поселений, основанных, как полагали, арабами, были обнаружены следы древних африканских общин рыболовов и земледельцев, и при этом отчетливо прослеживалась преемственность между всеми фазами этих поселений — от самых древних до «арабских». В итоге появилась новая теория, согласно которой суахили, ведя торговлю с внешним миром, приняли религию и некоторые обычаи своих арабских торговых партнеров и со временем придали им неповторимый африканский колорит.

Суахили были, разумеется, не первым народом в мире, который воспринял иноземные традиции с целью облегчить торговые отношения. И так как правящая элита стремилась получить от тесных связей с арабскими партнерами по торговле как можно больше, именно она первой в обществе суахили стала, начиная с IX века, обращаться к исламу. Это подтверждается и данными археологии. Найденные в городах суахили мечети могли вместить лишь небольшую группу людей.

Но ислам привлекал суахили не только по причине материальной выгоды. Это была письменная религия, которая предлагала кодекс этических норм и законов. Она также предлагала суахили духовное единство со значительно более широкой частью человечества, чем это позволяла их африканская культура. В результате к XII веку в обществе суахили ислам уже обладал значительной базой. Это было ознаменовано строительством многочисленных и более вместительных мечетей.

Разумеется, принятие ислама не имело бы особого значения для арабских торговцев, если бы суахили не могли при этом поставлять товары. Соответственно, суахили еще в доисламский период неутомимо исследовали гавани, прокладывали морские пути вдоль побережья и развивали технику навигации, необходимую в условиях муссонных ветров и прибрежных течений (таких, как, например, в Мозамбикском проливе между Мадагаскаром и материком). По словам одного историка, суахили плавали вверх и вниз вдоль побережья, «как будто там была сеть сухопутных дорог, перевозя на север золото, слоновую кость и другие африканские товары и возвращаясь домой с хлопком, изделиями из стекла и керамикой.

Для суахили было немалым успехом то, что их „коридор“ в IX веке был полностью включен в действительно интернациональную торговую сеть, которая связала Восточную Африку с такими отдаленными портами, как, например, китайские. Суахили применяли свои деловые таланты и в торговле с обитателями внутренних областей, становясь необходимым передаточным звеном между ними и заморскими рынками.

Но это вовсе не говорит о том, что суахили были застрахованы от неизбежных колебаний спроса и предложения. И действительно, к X веку они оказались в экономическом кризисе, который был вызван политическими событиями в далекой Месопотамии. Проводившееся там осушение солончаков создало выгодный рынок рабов, который был быстро захвачен торговцами суахили. Однако спрос резко упал с началом так называемого мятежа Зандж — восстания рабов, принявшего массовый характер и продлившегося 15 лет во второй половине IX века. Вскоре после этого падение династии Тан в Китае положило начало долгому периоду политической нестабильности, что подорвало спрос на слоновую кость.

Надежды суахили пробудились в середине X века, когда спрос на новые товары привлек новых покупателей, прежде всего торговцев из красноморского региона и Аденского залива. Эти торговцы, в свою очередь, предлагали выход на средиземноморские рынки. Оживилась торговля слоновой костью, но теперь большим спросом стали пользоваться горный хрусталь, высоко ценившийся средиземноморскими мастерами как материал для резьбы, и золото, которое сами суахили использовали мало, но которое в будущем приведет их к величию.

История взлетов и падений экономики суахили отражена в тех поселениях, располо женных вдоль побережья Восточной Африки, которые были раскопаны археологами. Всего были обследованы остатки более 400 поселений, некоторые из которых датируются VIII веком. Однако археологи не смогли установить место-нахождение нескольких мест, известных из письменных источников. Самой неуловимой из них является Рапата. Она получила свое название по наименованию местных судов, доски бортов которых были связаны между собой веревками, сделанными из пальмовых волокон. Рапата являлась главным центром экспорта сло-новой кости. Им она стала еще в I веке н. э. Рапата была также, согласно римскому докладу, «последним торговым городом на материке» на восточноафриканском побережье и, следовательно, границей известного римлянам мира. «За ним неисследованный океан поворачивает к западу».

«Руководство по географии» Птолемея добавляет еще немного сведений об этом городе, отмечая, что к середине II века Рапата превратилась в «метрополию». Используя сведения, взятые из обоих источников, некоторые ученые пришли к выводу, что потерянный город, возможно, лежит где-то на 56-километровой линии побережья Танзании, в районе Багамойо и Дар-эс-Салама. Другие с ними не соглашаются, указывая на многочисленные противоречия в древних сообщениях. Часть специалистов вообще сомневаются, что Рапата была одним портом. Это название могло относиться к любому количеству гаваней, где можно было починить корабли и переждать неблагоприятные муссонные ветры.

Самый притягательный город из тех, которые были найдены, расположен на архипелаге Ламу, группе плоских песчаных островов в районе экватора, неподалеку от кенийского побережья. Поселения суахили, датируемые VIII веком, были обнаружены на главных островах архипелага — Манда и Пате. В 1966 году Невилл Читтик начал раскопки города суахили на Манде, которые привели его к ныне подвергнутому сомнению выводу, что «появление города было вызвано поселением здесь иммигрантов, которые приплыли сюда из Персидского/Аравийского залива».

Невилл Читтик основывал свое убеждение на различных свидетельствах, самым примечательным из которых было огромное количество разбитой привозной керамики, которая относилась к IX и X векам. Он также заявил о том, что им обнаружены многочисленные свидетельства иноземной техники строительства, при которой использовался камень. Причем каменные постройки появляются с самого раннего периода проживания здесь людей.

Читтик к тому же обратил внимание на массивные дамбы, окружающие город, отметив, что они и их конструкция «не имеют аналогов на восточноафриканском побережье.

Но в теории Читтика было одно противоречие. Если Манда была арабской колонией, то почему ее обитатели ждали до XIV века, то есть 500 лет, чтобы построить первую мечеть? Этот вопрос заставил археолога Марка Хортона бросить вызов теории Читтика, которую он назвал „моделью азиатской колонизации“. Хортон также заявил, что Читтик неправильно ис-толковал находки, сделанные на Манде.

Такое количество привозной керамики, например, могло быть вызвано любовью некоторых местных жителей-суахили к иноземным предметам роскоши. Он отметил, что Читтик обнаружил эту керамику в раскопе, идущем вдоль пляжа Манды, где, как указывал Хортон, привозные товары выгружались после долгого морского путешествия, и разбитые сосуды просто выбрасывались. При подобных обстоятельствах такая концентрация заморской керамики едва ли может считаться необычной.

Хортон не согласился и с утверждением Читтика, что обитатели Манды всегда жили в каменных и кирпичных домах. Вместо этого он предположил, что на Манде была такая же ситуация, как и в остальной Восточной Африке, где камень постепенно вытеснял менее долговечные дерево и глину. Хортон сам обследовал остатки строений и пришел к выводу, что город был построен мастерами суахили, которые использовали местные методы строительства и добытые или изготовленные на месте материалы, в первую очередь кораллы. Из подводных рифов вырезались блоки, которым быстро, пока они не высохли и не затвердели, придавали прямоугольную форму. Методы работы с этим материалом были общими для всех городов на побережье Красного моря. Это свидетельствует о том, что на Манде они могли появиться из южной части Аравии, равно как и некоторые архитектурные стили. Говоря о дамбах Манды, Хортон отметил, что они, разумеется, были уникальным явлением для Восточной Африки и похожи на те, которые обнаружены на юге Аравии. Тем не менее один этот факт не может являться веским аргументом в споре о происхождении обитателей Манды.

Наконец, Хортон предложил пересмотреть хронологию города. Он утверждал, что уже в 800 году н. э., за десятки лет до установленной Читтиком даты заселения, Манда была процветающей общиной, занимающейся экспортом строевого леса и рабов на Средний Восток. Более того, согласно Хортону, Манда всегда была чисто африканской общиной, которая лишь в поздний период приняла учение ислама. «Археологические исследования, — писал Хортон, — показывают, как сначала материальная культура, затем архитектура и, в конечном итоге, сама ре-лигия были принесены исламским миром на побережье Восточной Африки».

Опровержение Марком Хортоном изысканий Невилла Читтика базировалось не только на материалах раскопок Манды, но также и на исследованиях, проведенных самим Хортоном в Шанге, на близлежащем острове Пате, самом крупном в архипелаге. В ходе шести полевых сезонов, первый из которых был проведен в 1980 году, Хортон обнаружил следы общины, которая непрерывно проживала на этом месте приблизительно с 750 года н. э. до начала XV века. На протяжении этого периода Шанга из типичной африканской деревушки тех времен превратилась в преимущественно мусульманский город, имеющий торговые контакты со Средиземноморьем и Китаем.

Исследованный Хортоном культурный слой, толщиной в 4,5 метра, содержал не менее 30 фаз развития поселения. В самом нижнем слое обнаружились остатки деревни VIII века. Она была окружена загоном для скота и состояла из домов-мазанок, которые, вероятно, располагались в зависимости от принадлежности их обитателей к тому или иному клану. В центре были найдены следы древнего колодца.

Верхние слои содержали остатки восьми небольших деревянных мечетей, каждая из которых была построена на развалинах своей предшественницы. Все они датировались промежутком времени от конца VIII до X века. Эти деревянные постройки, в свою очередь, послужили фундаментом для такой же череды каменных мечетей, самая ранняя из которых появилась в X веке, а последняя продолжала действовать и после того, как около 1425 года Шанга была покинута.

Хортон читал эти слои так же, как другие читают книги. Они поведали ему историю о долгом и постепенном превращении Шанги в исламскую общину. Как и в других местах Коридора Суахили, этот процесс начался с обращения городской правящей элиты, о чем свидетельствует маленькая вместимость первой деревянной мечети. Новая религия не была полностью принята всем населением еще на протяжении 200 лет, но начатое после этого строительство большой каменной мечети показывает, что с этого момента ислам стал преобладать.

Каждая последующая мечеть, как заметил Хортон, имеет точную ориентацию на Мекку. Это говорит о том, что их строители обладали высоким уровнем знаний в области географии. Хортон также обнаружил 100 хорошо сохранившихся серебряных монет. Самая ранняя из них была найдена в слое, предшествующем 900 году н. э., а большинство относится приблизительно к 1000 году. Почти все они содержат письменное обращение к Аллаху.

Монеты являются еще одним свидетельством тесных торговых связей между Шангой и внешним миром, так как они, хотя и были отчеканены на острове, являются, видимо, копиями средиземноморских монет. Одна из них даже содержит имя и рифмованный куплет на оборотной стороне. Такая формула обычно использовалась при чеканке денег Фатимидами — халифами Сицилии. И действительно, рядом с побережьем соседнего острова Манды были найдены пять серебряных монет, которые были отчеканены на Сицилии в X и XI веках. Это укрепило убеждение Хортона, что «правители-суахили архипелага Ламу обладали средиземноморскими монетами и использовали их в качестве образцов для чеканки собственных денег».

Для археологов чеканка городом собственной монеты является показателем его экономической мощи. То же можно сказать и о каменных постройках. Вскоре после возведения первой каменной мечети Шанга продемонстрировала силу своей экономики, построив целый комплекс монументальных каменных зданий, окруженный каменной же стеной. Как и мечети, эти постройки были сооружены на развалинах более древних деревянных домов и могли являться местом проведения религиозных обрядов или резиденцией правителя.

Далее Хортон заявляет, что архипелаг Ааму с VIII по XI век функционировал как «единый политический и торговый организм». Согласно теории Хортона, Манда была торговым центром, в то время как Шанга, с ее каменной мечетью и административными зданиями, являлась религиозным центром и местом пребывания двора правителя.

В то время как некоторые вопросы, касающиеся происхождения и развития Манды, теперь оказались выясненными, Канбалу продолжает оставаться одним из исчезнувших африканских городов. На протяжении второй половины первого тысячелетия н. э. он являлся основной точкой, где происходили контакты с торговцами из регионов Красного моря и Персидского залива. Но несмотря на то, что на роль Канбалу предлагались многочисленные города и поселения, надежных археологических свидетельств, позволяющих отождествить его с конкретным местом, пока нет.

Немногочисленные сведения могут быть найдены только в письменных источниках. Знаменитый арабский географ X века аль-Масуди, который лично посетил этот город, описывает Канбалу как порт, размещенный на острове около побережья Восточной Африки. Далее он отмечает, что Канбалу был основан около 750 года н. э. и что ко времени его посещения, то есть к 916 году, ислам еще не оказал серьезного влияния на город. Канбалу традиционно ассоциируется с Пембой, островом у побережья Танзании, расположенном в 360 километрах к югу от архипелага Ламу. Арабский географический словарь, составленный в XIII веке, называет П ембу Джазират аль-Кадрой, что значит «Остров зелени', местом, где расположены два города, один из которых называется Мкнблу, а второй — Мтнби.

В 1953 году британский археолог Джеймс Киркман отметил лингвистическое сходство между Мкнблу и Рас Мкумбу, месте на острове Пемба, где сохранились руины каменных построек. Здесь он провел несколько полевых сезонов, надеясь найти следы Канбалу X века. К своему разочарованию, он не смог найти ни каких признаков существования на этом месте поселения раньше XIII века. В 1984 году Марк Хортон провел разведочную траншею в Рас Мкумбу, однако и ему повезло не больше, чем Киркману. Расширяя свои поиски, Хортон начал раскопки на Мтамбве Мкуу — небольшом островке, расположенном у восточной оконечности Пембы.

Там в 1985 году, раскапывая остатки скромной каменной постройки, Хортон сделал потрясающее открытие. Он наткнулся на сильно пострадавшую от времени полотняную сумку с застежкой из серебра. В ней находилось более 2000 монет, самая поздняя из которых датировалась 1066 годом. Десять монет были золотыми, остальные из серебра, с выбитыми на них именами африканских правителей. Без всякого сомнения, серебряные монеты были местной чеканки и, как и те, что найдены Хортоном в Шанге, сделаны по образцу монет Фатимидов, халифов Сицилии. Семь золотых монет оказались динарами Фатимидов, отчеканенными на монетных дворах Туниса, Египта, Сирии и Тиры. Оставшиеся три монеты являются копиями неизвестных оригиналов. Монеты, вероятно, были спрятаны на Мтамбве Мкуу одним из обитателей Пембы, и это позволяет предположить, что на острове в самом деле находился потерянный город Канбалу, где подобное богатство легко мог нажить какой-нибудь купец, ведший торговлю с арабским миром.

Некоторое количество монет из этого клада содержит имя Али бин аль-Хасана — легендарного султана, подвиги которого отражены на страницах «Хроники Килвы». Базируясь на устных преданиях, которые были записаны лишь в XVI веке, «Хроника Килвы» дошла до наших дней в двух версиях: сокращенном переводе на португальский, изданном в 1552 году, и сделанной в XIX веке с арабского оригинала копии. Обе версии, хотя они и расходятся в некоторых деталях, излагают историю Килвы — города суахили, существовавшего на одноименном острове и являвшегося наиболее важным портом Восточной Африки с XII по XV век. Именно здесь культура суахили вступила в свой золотой век. Согласно «Хронике Килвы», город возник в X веке, когда отец и шесть его сыновей, каждый на собственном корабле, покинули свой родной город Шираз в Персии, и один из сыновей, по имени Али бин аль-Хасан, основал султанат в Килве. Его приход рисуется скорее не завоеванием, а мирной сделкой, со-гласно которой Килва должна была освободиться от язычества, а претендующий на место султана в обмен на это предоставлял ее жителям кусок материи такой длины, что им можно было окружить весь остров. Став правителем собственного государства, Али управлял им на протяжении 40 лет.

Хотя сведения из «Хроники Килвы» часто могут быть подтверждены археологическим материалами, она порой носит мифический характер, а иногда содержит и ошибочную информацию. В ней, например, говорится, что город был основал в X веке, в то время как сделанные во время раскопок находки позволяют отнести его возникновение к IX и даже VIII веку. Что касается ширазского происхождения Али бин аль-Хасана, то Марк Хортон ставит под сомнение версию, предложенную «Хроникой Килвы, считая, что Али был выходцем с архипелага Ламу, а не из Шираза. Другие ученые полагают, что заявления о таком происхождении Али были скорее аллегорическими, чем буквальными. Султан и его преемники, в сущности, пытались представить себя столпами исламской веры в этом регионе, чтобы укрепить собственные права на престол.

Но если происхождение Али бин аль-Хасана является вопросом спорным, то реальность этой фигуры ни у кого не вызывает сомнений. Подтверждением этому служат и найденные монеты с его именем. Во время раскопок в самой Килве, которые были начаты Невиллом Читтиком в 1958 году, обнаружено более 400 медных монет, на которых выбито имя султана-основателя Килвы. Базируясь на этих находках, Читтик отнес дату основания ширазской династии к концу XII века, то есть на два века позже по сравнению со сведениями из «Хроники Килвы».

Те же раскопки показали, что еще до ширазского правления обитатели Килвы жили в домах-мазанках, занимаясь рыболовством и собирая моллюсков. Привозные товары, редкие на протяжении раннего периода существования Килвы, встречаются гораздо чаще в слоях, соответствующих эпохе ширазской династии. К этому времени, по крайней мере, часть населения города уже приняла ислам, о чем свидетельствует открытие трех мусульманских погребений и мечети. Импорт включал в себя стеклянные бусы из Индии и китайский фарфор. Многочисленные блоки веретен, найденные в тех же слоях, указывают на процветавшее домашнее ткачество.

Согласно Читтику, археологические находки указывают на «явный культурный прорыв», имевший место в конце XIII века. Он, похоже, был связан со сменой правящей династии, о которой упоминается в «Хронике Килвы». В отчете о раскопках Читтик писал, что к середине XIV века Килва достигла наивысшего уровня своего развития. Именно в течение этого периода Большая Мечеть, расположенная на острове, была перестроена, увеличившись в четыре раза по сравнению со своим изначальным размером.

Вскоре после этого на вершине скалы был возведен огромный дворец, получивший название Хусуни Кубва. Его купола и своды, покрывающие более ста комнат, представляли собой весьма впечатляющее зрелище.

Расцвет Килвы проявлялся не только в интенсивном строительстве, но и в появлении нового монументального стиля. Основным материалом служил так называемый коралловый известняк, который добывали в прибрежных скалах. Блоки, после их скрепления цементом, получаемым из пережженных кораллов, покрывались ровным слоем штукатурки, которая также изготавливалась из пережженных кораллов. (Подобные материалы применялись при строительстве заброшенного города Джеди в Кении — первого исследованного археологами поселения на восточном побережье.) Вокруг мечети и дворца располагались построенные из коралловых блоков дома местной элиты. Одетая в самые лучшие шелка и хлопок, увешанная золотыми и серебряными ювелирными изделиями, она украшала свои комнаты китайским фарфором, принимала гостей в тенистых двориках, ухаживала за небольшими садами. В домах был даже водопровод. Стиль городских построек, как монументальных сооружений, так и жилых домов, частично африканский, частично арабский, но в целом это была архитектура суахили, обладавшая своими неповторимыми чертами. Как сказал археолог Питер Гарлейк, она шла «своим путем, благодаря мастерству строителей, использующих все возможности основного материала, с которым они работали.

В Килве новый архитектурный стиль лучше всего проявился при постройке Хусуни Кубва — крупнейшего сооружения Восточной Африки в доколониальный период. Этот дворец, по мнению Гар- лейка, был первоисточником всей архитектуры побережья, возникшей после XIII века. Более того, он продемонстрировал такое разнообразие и пышность архитектурных деталей, какое никогда более не появлялось в постройках восточного побережья. Вероятно, дворец был построен по приказу султана аль-Хасана ибн-Талута. Большая часть сооружения состоит из гостиных и жилых комнат, включая и личные апартаменты султана, которые были связаны между собой коридорами и выходили во внутренний дворик и к восьмиугольному бассейну.

К этой секции дворца примыкало огромное крыло со складскими помещениями, которое состояло из десятков хранилищ, окружавших обширный двор. Ученые выдвигают в связи с этим версию, что султан попытался взять торговлю под личный контроль, сконцентрировав ее буквально под своей собственной крышей. Согласно другой версии, дворцовое хранилище могло выполнять роль таможни, призванной облегчить сбор налогов с торговли на острове. В любом случае эти попытки были обречены на провал, так как, согласно археологическим данным, дворец покинули прежде, чем в него смогли вселиться обитатели, или даже до завершения строительства.

Будучи в XIV веке одним из крупнейших городов восточноафриканского побережья с населением около 20 000 человек, Килва не могла не производить впечатление на гостей, не последним из которых был странствующий по миру Ибн Баттута. Через несколько лет после своего посещения Килвы в 1331 году он все еще помнил, что она была «одним из самых красивых городов в мире». Это высокая оценка человека, который за 29 лет побывал в десятках стран на двух континентах.

Но расцвет города был кратковременным. К концу XV века Килва была ослаблена политическими интригами, перемещением к северу путей, по которым шла торговля золотом. Она уже не могла сама влиять на ход событий. Ее судьба, как и судьба большей части Восточной Африки, вскоре оказалась в руках португальцев.

Приблизительно в 2000 километрах к юго-западу от Килвы расположено Большое Зимбабве, которое являлось начальной точкой, откуда золото отправлялось к побережью, и узловым пунктом в торговой сети, охватившей все Зимбабвийское плато. История Большого Зимбабве тесно связана с историей его восточноафриканских торговых партнеров, о чем свидетельствует клад предметов, обнаруженный в 1903 году в одном из древних каменных краалей. Кроме золота, слоновой кости и множества изделий местного происхождения клад содержал китайскую керамику, десятки тысяч стеклянных бусин из Индии и персидское фаянсовое блюдо, относящееся к XIII или XIV веку.

Через семь десятилетий, в 1971 году, американский археолог Томас Хаффман нашел в руинах Большого Зимбабве единственную, плохо сохранившуюся медную монету. Она была отчеканена в XIV веке, и на ней было выбито имя султана аль-Хасана бин Сулеймана — того самого правителя Килвы, который в 1331 году принимал у себя Ибн Баттуту.

Систематические раскопки, предпринятые Дэвидом Рэнделл- Макайвером и Гертрудой Кэтон-Томпсон, показали, что Большое Зимбабве было построено предками современного народа шона. Однако последующие археологические исследования слишком часто фокусировались на том, кто и когда построил Большое Зимбабве. В то же время упускались из виду более важные вопросы — зачем было построено Большое Зимбабве и каким образом оно добилось столь широкой известности.

Любая попытка выяснения происхождения Большого Зимбабве должна начинаться с изучения природного и культурного влияний, которые служили почвой для его роста. Зимбабвийское плато ограничивается с севера и юга, соответственно, долинами рек Замбези и Лимпопо. К востоку лежит обширная прибрежная равнина, достигающая Индийского океана, а на западе леса и саванна уступают свое место мрачной пустыне Калахари.

Сочетание факторов, в том числе обилие осадков, обширные пастбища, плодородная почва и имеющийся в изобилии строевой лес, сделало это плато особенно благоприятным для проживания. Но что более важно, на плато не водилась муха цеце, разносящая смертельно опасную для людей и животных сонную болезнь. На небольшом расстоянии располагались золотые копи — а также источники меди, железа и олова, — которые сыграют столь значительную роль в истории Большого Зимбабве.

На протяжении первого тысячелетия н. э. на Зимбабвийском плато, благодаря его мягкому климату, развивалась культура, экономика которой базировалась на скотоводстве и земледелии. Домашний скот стал показателем зажиточности, и гораздо более практичным, чем золото. Однако спрос сначала на слоновую кость.

На этом рисунке изображена реконструкция дворца Хусуни Кубва, располагавшегося на острове Килва недалеко от побережья Танзании. Облик дворца воссоздан по материалам, полученным в ходе раскопок британским археологом Питером Гарлейком. Руины располагаются на том месте, откуда султаны, управлявшие Килвой на протяжении века, следили за торговлей золотом, прибыли от которой помогли оплатить строительство Хусуни Кубва. Построенный из местного кораллового известняка, дворец имел хранилище с большим двором (вверху), посреди которого была яма для добычи камня, а также несколько небольших двориков и бассейн (в центре) золото со стороны обитавших на побережье суахили, перепродававших их в страны арабского и средиземноморского мира, дал толчок к развитию торговли. Эти предметы мало ценились среди самих шона, но их можно было обменять на бусы, красивую одежду и другие иноземные товары.

Со временем прибыль от торговли создала основу богатства, сконцентрировавшегося в руках небольшой группы людей, которая выделилась в правящую элиту. В таких ранних поселениях второго тысячелетия н. э., как Мапунгубве, произошедшее в обществе расслоение можно проследить на расположении домов. Правители размещали свои жилища ближе к вершине холма, в то время как низшие слои общества строили свои хижины у подножия.

Богатство в таких поселениях скапливалось наверху, так как вожди получали прибыли и от торговли, и от приносимой им дани. Простым общинникам перепадали лишь жалкие крохи, не приносил больших прибылей и их тяжелый труд. По мере того как верхушка становилась богаче, она все более отдалялась от остальных. В конце концов вокруг домов, расположенных на вершине холма, появляются каменные стены, зримо подчеркивавшие сложившееся неравенство.

Сотни таких обнесенных стенами поселений некогда покрывали Зимбабвийское плато. До наших дней сохранились руины 150 из них, еще 50 были полностью разрушены на протяжении XX века. Самым крупным из всех было Большое Зимбабве, процветавшее благодаря торговле золотом в период с 1250 по 1450 год и являвшееся культурной и политической столицей государства Зимбабве.

Большое Зимбабве состоит из трех основных частей, которые покрывают площадь в 40,5 гектара. Это Холм Руин — скопление каменных краалей, построенных на вершине гранитной скалы; так называемый Большой Крааль, являвшийся, возможно, резиденцией правителя или церемониальным центром, который окружен прибли-зительно дюжиной краалей, имеющих такую же форму, но гораздо меньших по размерам; и расположенный вокруг этих двух частей город, в котором жила подавляющая часть населения. Датировка радио-карбонным методом показывает, что, хотя на этом месте и возникали периодически поселения начиная с IV века н. э., первое постоянное поселение было основано в X или даже XI веке. К XII веку Большое Зимбабве, благодаря наличию большого количества скота и близости к золотым копям, стало постепенно приобретать доминирующее положение в региональной торговле.

На ранних этапах исследований оценки количества населения колебались от 1000 до 2500 человек, из которых 100 или 200 составляли правящую элиту Большого Зимбабве. Однако новые цифры, основанные на исследованиях Томаса Хаффмана начала 1970-х годов, свидетельствуют, что 18 000 человек могли называть Большое Зимбабве своим домом. Эти новые цифры кажутся более правдоподобными, чем приводимые ранее выкладки. В качестве культурного центра государства и места, где концентрируется все богатство, Боль-шое Зимбабве должно было притягивать к себе надежды и устрем-ления населения окрестных территорий, которое стекалось к этому городу-магниту.

Как и в остальных случаях исхода из сельских районов, известных на протяжении всей истории человечества, люди, покинувшие свои крестьянские хозяйства в поисках лучшей доли, оказывались в совершенно иной реальности, проживая теперь в условиях, сравнимых с условиями жизни в современных трущобах. Ведущий зимбабвийский историк, Дэвид Н. Бич, попробовал описать эту сцену. «Это была городская жизнь, — пишет Бич.

Внутри стен, которые окружали основное поселение, хижины располагались столь плотно, что их карнизы почти соприкасались. Зеленая почва равнины была вытоптана тысячами ног. С восхода и до заката в городе стоял ужасный шум. При определенных погодных условиях дым от сотен, если не от тысяч очагов мог создавать условия, близкие к смогу».

Далее Бич отмечает, что царящая анти-санитария являлась причиной болезней и едва ли могла способствовать сохранению мистического благоговения перед городом. «Зимбабве часто виделось через романтическую ауру, — заключает он, — но, возможно, клубы дыма и мухи более подходящим в этом смысле с точки зрения исторической точности. Контраст между правящими и управляемыми должен был быть шокирующим».

Нигде этот контраст не был так очевиден, как внутри мощных каменных стен, которые ограничивали различные части Большого Зимбабве. Даже теперь, когда все лежит в руинах, они позволяют увидеть, как жилось правителю и его родственникам, а также жрецам и чиновникам, которые составляли правящую элиту Большого Зимбабве. Раскопки показали, что стены являются единственными остат-ками того, что Питер Гарлейк назвал «архитектурой, не имеющей параллелей в Африке и во всем остальном мире».

На ранних этапах существования поселений внутри стен располагалось небольшое количество круглых жилищ, построенных из даш — материала, напоминающего цемент, в состав которого входила взятая из термитников глина. Но по мере возрастания важности Большого Зимбабве стали возводиться новые стены, которые окружали уже большую площадь. Внутри этих оград стены служили как в качестве опоры для домов, так и в качестве заборов, разделяющих соседние участки.

Почти миллион гранитных блоков ушло на строительство внешней стены протяженностью в 240 метров, которой был обнесен Большой Крааль. Труд людей, необходимый для того, чтобы переместить, вырезать и поставить гранитный блок на место в стене, был облегчен сочетанием географических и климатических особенностей этого места. Гранит, широко распространенный на Зимбабвийском плато, благодаря сильной разнице между дневной и ночной температурами, растрескивается, образуя параллельные трещины, и от поверхности скалы откалываются ровные слои гранита. Этот естественный процесс, который получил название «луковичная шелуха», мог быть искусственно ускорен. На вершине скалы разводился костер, скала разогревалась, а затем ее быстро поливали холодной водой.

Гранитные строительные блоки, отколотые от скалы природой или человеком, имели такую правильную форму, что из них можно было строить, не используя скрепляющего раствора. Обычно высота стен, построенных из таких блоков, в два раза превосходила их толщину и могла достигать от 1,2 до 5 метров. Стены извивались по ландшафту, не обращая, казалось бы, внимания на все изменения рельефа. Не было прямых участков и острых углов — только изгибы, и археологические данные свидетельствуют, что эти стены никогда не поддерживали крышу. Встречаются разные типы кладок: «елочкой», зубчиком и другие. Стены Большого Зимбабве, видимо, не имели оборонительного значения, но они подняли мастерство создания кладки на уровень искусства. Каменные сооружения стали украшаться закругленными воротами, дверьми с деревянными притолоками, башнями и лестницами, которым придавались причудливые извивающиеся формы.

Разное качество каменной кладки позволяет специалистам датировать периоды существования тех или иных частей Большого Зимбабве. Основываясь на результатах полевых исследований, проведенных в 1958 году, британские археологи Роджер Саммерс и Кейт Робинсон и архитектор Энтони Уитти смогли выделить несколько различных типов кладки. Согласно самым последним данным, наиболее ранняя фаза строительства датируется, вероятно, XIII веком. Ее отличительными чертами являются необработанные камни, различающиеся по форме и размерам, которые укладывались на землю без фундамента. В середине XIV века каменщики Большого Зимбабве демонстрировали уже более высокий уровень мастерства. Блоки были аккуратно подобраны, мастерски обтесаны и уложены длинными рядами. Иногда под фундамент выкапывалась неглубокая траншея. Самые поздние стены, датируемые XV веком, которые, казалось бы, должны демонстрировать достигшее совершенства искусство, наоборот, свидетельствуют об упадке мастерства каменщиков. Камни уложены без системы и грубо обработаны.

Не существует письменных свидетельств европейцев, когда-либо побывавших в Большом Зимбабве в эпоху его расцвета, не сохранились и арабские описания. Археологические материалы указывают на присутствие в Большом Зимбабве торговцев суахили, но, хотя суахили и обладали письменностью, они также не оставили записей, способных пролить свет на происхождение этого поселения. Некоторые европейские хроникеры, посещавшие Африку, фиксировали в своих книгах доходившие до них слухи о тех странах, до которых сами они не добрались.

Португальский историк Жоао-де Баррос, например, передает то, что ему рассказали о больших развалинах, расположенных недалеко от золотых копей: «Квадратная крепость, построенная из камней уди- витального размера и без применения скрепляющего раствора». Но-де Баррос писал это в 1552 году, когда Большое Зимбабве уже погрузилось во тьму забвения, и хотя-де Баррос называл эту крепость Симбао, похоже, что он описывал одну из столиц-преемниц Большого Зимбабве, вероятно — Ками.

Разумеется, в первую очередь португальцев интересовала близость этого Симбао к золотым копям. Но если у европейцев богатство измерялось унциями золота, то Большое Зимбабве даже во времена своего расцвета оставалось скотоводческой культурой, и благосостояние человека зависело от количества голов скота.

И все же торговля давала Большому Зимбабве возможность внести разнообразие в экономику города, застраховав его тем самым от того, что сами шона называли шангва — засуха, и других природных катаклизмов, способных разрушить привычный образ жизни его обитателей. Торговля также превратила Большое Зимбабве в своеобразное региональное хранилище, куда из самых отдаленных уголков свозили сырье.

В результате город стал центром развития ремесел. Из руды выплавляли железо и тут же изготавливали из него оружие и инструменты. Здесь также подвергались обработке медь, бронза и золото. Из них изготавливали ювелирные украшения, а также футляры для хранения резных деревянных дощечек. Кроме того, судя по большому количеству блоков веретен, важную роль в жизни Большого Зимбабве играли прядение и ткачество. Производилась здесь и керамика. Из мыльного камня (стеатита) вырезали посуду, статуэтки и формы для литья, а также фигурки, использовавшиеся в ритуалах. Хотя некоторые эти товары могли увозиться купцами в весьма отдаленные регионы, все же большая часть производимого в Большом Зимбабве шла в обмен на предметы, созданные соседними культурами, и оседала вблизи от места своего изготовления.

Большое Зимбабве было лишь самым крупным и наиболее могущественным среди поселений, разбросанных по Зимбабвийскому плато. Многие из них являлись резиденциями местных правителей. Некоторые, как, например, Чумнунгва, могли посоперничать с Большим Зимбабве своими размерами и богатством. Другие, в том числе и Руанга, были значительно меньше и могли приютить не более десятка взрослых людей. Подобные поселения почти наверняка являлись резиденциями правителей, которые присматривали за сбором дани (преимущественно золота), предназначенной для зимбабвийского государства.

К сожалению, многие древние поселения были ограблены в конце XIX века европейскими охотниками за сокровищами. Аишь некоторые подверглись более серьезному исследованию, чем беглый осмотр. Разумеется, львиная доля усилий, направленных на изучение.