Africa Tur → Справочные материалы → ЗАГАДКА АБОМЕЙСКОГО КУВШИНА → К «КОРОЛЕВСКИМ УСТАМ»

К «КОРОЛЕВСКИМ УСТАМ»

Река Моно начинается где-то в отрогах нагорья Атакора, на севере страны. Быстрая и мелководная в верховьях, как и сотни образующих ее притоков- ручейков, к побережью она приходит спокойной, вялой, и на ее поверхности не видно ни быстринки, ни крошечного водоворотика, Которые указывали бы на направление течения. На последних километрах пути к

океану река распадается да два рукава, а затем широко разливается, образуя настоящее озеро, выход из которого в Гвинейский залив только один Буш-дю-Руа.

Португальцы, одни из первых высадившиеся на этих берегах, назвали место впадения Моно в залив просто и правильно: «Бокка-ди-Риу». Но позднее, когда на рейде вместо португальских галионов с разлапистыми красными крестами на парусах появились французские фрегаты сначала с тремя лилиями, затем с наполеоновским орлом на вымпелах и, наконец, — под полосатым республиканским флагом, название переделали, а вернее, исказили на французский лад, и стало оно звучать как Буш-дю-Руа. Так простенькое «устье реки» превратилось в претенциозные «королевские уста».

Я много слышал об этих местах, но от поездки туда меня удерживали неприязнь к красочным туристическим проспектам и нежелание встречаться с многочисленными туристами. Опыт поездок по африканским странам научил меня, что надежный и, наверное, единственный способ что-то увидеть, а главное, понять в Африке—это наблюдать «изнутри». Иначе увидишь только показную зеркальную сторону вещей. Зеркальную потому, что она отражает только то,-что ожидаешь встретить, твои собственные представления.

…Как-то раз, это было во время I Национального фестиваля бенинской молодежи в Котону, я познаког милея с молодым симпатичным парнем из Параку, учеником 2-го класса средней школы (в нашей системе это соответствует примерно девятому классу). Звали его Джибриль Мохаммед. Во второй раз мы встретились года два спустя. Джибриль был проездом в Котону для получения назначения как «молодой революционный преподаватель». Направили его в деревушку Авло, расположенную в устье реки Моно, в самую глушь.

— Слушай, приезжай в гости,—сказал он, прощаясь со мной.—Места, говорят интересные, как раз там, где находится Буш-дю-Руа.

Это приглашение все и решило…

Добраться до Буш-дю-Руа можно только на пироге от небольшой пристани на окраине города Гран-Попо. Это уснувший, если не сказать умирающий, город.. Люди, а вместе с ними жизнь постепенно уходят из него. Когда-то это был город рыбаков. Об этом говорит и его название: «попо» на одном из местных наречий означает «рыбак». С годами рыбы в прибрежных водах становилось все меньше, надо было уходить за ней все дальше в океан, а на долбленых пирогах без киля и хорошего паруса это опасно. Мужчины из Гран-Попо стали уезжать в Конго, Габон и Берег Слоновой Кости, где не хватало опытных рыбаков для создававшегося рыболовецкого флота. Гран-Попо опустел.

Пусто было и на пристани. Когда сюда наезжают туристы, для них пригоняют из затона большую лодку с тентом и навесным мотором. Нам такая роскошь была не нужна, и Макс попросил ребятишек, полукольцом сопровождавших нас от самого входа в город, найти какого-нибудь перевозчика с пирогой. Через несколько минут появился, что-то дожевывая на ходу, пожилой человечек. Как выяснилось потом из разговора, ему было «за пятьдесят», но, сколько могло потянуть это «за», он не знал. Ростом он был мне по плечо, одет в какой-то балахон бледно-салатового цвета. Только внимательно приглядевшись, я узнал в этом странном для африканца одеянии выгоревший донельзя зеленый ха-лат, какие носят городские таксисты. Да, это был настоящий перевозчик…

— Что, вам надо в Авло? — спросил он.— Ну, раз надо, доставим. Сейчас только внук пирогу подгонит.

Внук, крепкий парнишка лет пятнадцати, уже под-плывал к мосткам. В пироге, а вернее, в грубо срубленной плоскодонке было по щиколотку воды. Старик скептически посмотрел на мои полотняные туфли и послал мальчишек в дом за стулом.

И вот мы в пути. Дед с внуком, стоя на корме, опускают в воду шесты и мягкими движениями перех-ватывают их отполированные до блеска рукояти. Ше-сты, сделанные из громадных пальмовых ветвей, выгибаются дугой и еле заметными упругими толчками посылают лодку вперед. Река здесь разлилась широко, образовав множество заводей, проток, отделенных одна от другой зелеными пятнами растительности—не то маленькими островками, не то буйно разросшимся камышом. Удивительно, как наши гребцы ориентируются в этом водном лабиринте, очертания которого к тому же постоянно меняются. Они направляют лодку точно, уверенно, как будто ведут ее по Отмеченному бакенами фарватеру. Только пролегает этот фарватер не по глубоким, а по мелким местам, где четырехметровый шест может достать до дна. Иногда навстречу попадается пирога, и старик вполголоса переговаривается с ее пассажирами. Над спокойной водой звуки разносятся далеко, и, даже если лодка проходит в 30—40 метрах от тебя, можно говорить не повышая голоса.

Осталась за спиной зеленая дельта, и теперь мы плывем по широкой водной глади, ограниченной впереди желтой полосой. Это песчаная коса, отделяющая озеро от океана. Постепенно утончаясь, она тянется несколько километров, чтобы в самом конце прерваться узким гирлом Буш-дю-Руа. На косе ни кустика, ни травинки. Но вот впереди по ходу лодки над прокаленным солнцем песком появляется зеленая шапка деревьев. Проходит полчаса, и мы вплываем в их живительную тень. Давно пора, так как солнце на воде жжет с утроенной силой и меня уже не спасает мой «африканский загар» — загоревшие только до локтя руки, лицо, шея, маленькое «декольте» между отворотами воротника и больше ничего. Дело в том, что люди, надолго попавшие в Африку, не очень-то любят солнечные ванны, впрочем, как и жители южных приморских городов, которых на пляж и калачом не заманишь.

В тени пальм спряталась деревушка под Названием Агонинкамей, что в переводе с местного наречия как раз и означает «деревня под пальмами». Это десятка три хижин и несколько кирпичных домиков под плоскими крышами. Какого же труда стоило построить эти домишки, в которых расположены общественные службы: школа, медицинский пункт, мэрия! Все для них— от цемента до последнего гвоздя—привезено по воде. По суше сюда добраться практически невозможно: по рыхлому, сыпучему песку косы пройти-то трудно, не то чтобы что-нибудь довезти.

Первых поселенцев привлекла именно труднодоступ- ность этих мест. Деревни в устье Моно появились, когда на побережье Гвинейского залива быстрыми темпами стала развиваться работорговля. С севера сюда пришли рыбачьи племена, относившиеся, по всей вероятности, к народности аджа. Часть из них остановилась на полпути и осела на берегах озера Ахеме — они называют себя хуэла ( «те, кто остался ближе к дому») в отличие от дошедших до океана хула ( «те, кто живет на берегу моря»). И те и другие до сих пор сохранили похожие обычаи, верования, язык.

Жители дельты Моно ставят свои жилища как можно ближе к воде. Их хижины занимают минималь-ное количество земли и не имеют в отличие от обычных бенинских домов ни внутреннего двора, ни даже намека на огород. И в этой деревушке под пальмами дома стоят на самом краю суши. Вода лениво плещет в днища причаленных пирог, повсюду развешаны для просушки рыбачьи сети. Людей почти не видно, рыбаки еще не вернулись с лова. У берега, зайдя по пояс в реку, моется старик. Он намылен, как кисточка для бритья, и от него во все стороны широко расходятся пенные радужные круги. Мы проплываем в нескольких метрах, и старик, не открывая глаз, здоровается с нами. А где вы берете воду для питья? Разве из реки можно пить?—спрашиваю я наших перевозчиков, и оба они одновременно кивают головами: старик-утвердительно, молодой—отрицательно. Не иначе в этом вопросе мнения деда и внука диаметрально расходятся.

— Говоришь ему, говоришь—нельзя пить,—по- стариковски ворчит парнишка.—В школе учитель объяснял, что вода грязная, ила в ней много, солоноватая она, чем ближе к морю, тем солонее. Все давно воду из колодцев на большой земле берут, а его разве убедишь?...

Мы снова уходим от берега на простор. До цели нашего путешествия—деревни Авло, где живет мой приятель, и Буш-дю-Руа—еще четыре километра. Солнце, пропекая насквозь, тысячами слепящих бликов пляшет вокруг нашей лодки. На сверкающей поверхности воды дрожит марево, и черные силуэты пирог, и фигурки рыбаков на горизонте колеблются, как будто смотришь на них через языки белого прозрачного пламени. Ничто не нарушает безмятежности и покоя: ни шелест капель, падающих с шеста в густую, мягко смыкающуюся за кормой воду, ни крики чаек, ни гул далекого океанского прибоя.